Кречет. Книга I - Бенцони Жюльетта

Немногочисленная мебель, стены и пол были сделаны из сосны и так тщательно вычищены, что казались выкрашенными белой краской.

Жилище украшали толстая книга в черном переплете, лежавшая на каминной полке, пара медных подсвечников и несколько библейских стихов, вышитых крестом красной и черной нитками и развешанных там и сям. Над камином висело: «Славьте Господа, ибо он благ, ибо вовек милость Его!» На стенах также висели подобные вышивки, на одной было: «И была на мне там рука Господа, и Он сказал мне: встань и выйди в поле, и Я буду говорить с тобою», а на другой – «Блажен, кому помощник Бог Иаковлев, у кого надежда на Господа Бога его». Карниз над дверью также был украшен подобной надписью, но она так выцвела, а цветочный орнамент украшал ее столь щедро, что невозможно было прочесть ни слова.

По знаку хозяина дома четверо путников уселись в ряд на лавку, установленную перед камином, и принуждены были по очереди омыть ноги в лохани Марикье. Впрочем, в этом обряде не было ничего особенного, и Жиль испытал удовольствие от такого неожиданного омовения, пожалев лишь о том, что нельзя вымыться целиком. Однако благодеяния ван Барена на этом не окончились: едва только они встали на пол своими уже чистыми ногами, как Якоб протянул Жилю сверток черной ткани.

– Это нескромное одеяние не годится для моего дома, брат, – сказал он, с отвращением бросив взгляд на индейские штаны, обильно покрытые разнообразными пятнами, которые юноша унаследовал от убитого ирокеза. Вместе с обрывком одеяла они составляли все его одеяние. – Эта одежда хоть и поношенная, зато вполне благопристойная, а мы с вами почти одного роста.

Позади дома ты найдешь насос, чтобы вымыться, и навес, чтобы переодеться. Иди и прими приличествующий христианину вид.

Не стараясь понять, почему ему сначала вымыли ноги, а затем отправили шлепать по грязи, Жиль взял сверток с одеждой и исчез за дверью.

Переоделся он без всякого удовольствия: его тело уже достаточно привыкло к жизни на вольном воздухе на индейский манер, да и к тому же он ощутил исходящий от этих одеяний, хотя и чистых, какой-то неприятный запах. Но юноша не мог отказаться от предложенной одежды, не обидев хозяина, который в целом благосклонно отнесся к своим непрошеным гостям.

Стоя наполовину под дождем, наполовину под навесом. Жиль наскоро совершил омовение и возвратился в дом как раз вовремя, чтобы занять место за столом на конце, предназначенном для мужчин. На другом краю стола, напротив Марикье, сидели Ситапаноки и Гунилла. Глаза у них слипались, и они из последних сил боролись со сном. Ван Барен заметил это.

– Накорми этих несчастных, жена, – приказал он. – Затем уложи их на чердаке. Бедняжки еле держатся на ногах. Мужчины будут спать в сарае…

Он пробормотал какую-то молитву, но, как ни старался Жиль, друзья не смогли разобрать ни одного знакомого слова, затем поспешил – ночь наступала очень быстро – зажечь масляную лампу с отвратительным запахом, которую повесил на крюк над столом.

Жена меннонита тем временем старалась накормить Ситапаноки и Гуниллу, но они были слишком измотаны, чтобы испытывать голод. Они лишь выпили немного молока и съели несколько маленьких кукурузных хлебцев, только что из печи, затем попросили разрешения встать из-за стола. Тогда Марикье поставила приготовленный для мужчин ужин на стол и удалилась с обеими гостьями.

К удивлению Тима и Жиля, ужин оказался восхитительным. Тут были маринованные огурцы, большие форели, пойманные в горных ручьях, обвалянные в кукурузной муке и зажаренные на сковороде, и огромный торт с черникой, испеченный в одной печи с хлебцами. Все это запивалось свежим пивом и горячим чаем.

Все трое ели в полном молчании. Жиль так проголодался, что готов был проглотить все, что видел перед собой, включая и сам стол, но аппетит Тима вполне мог соперничать с его собственным. Молодой американец ел так, будто это был последний ужин перед тем, как ему придется пересечь бескрайнюю пустыню. Однако, усердно поглощая пищу в огромных количествах, он озабоченно хмурился, и это начинало беспокоить Жиля.

Когда у Тима было подобное выражение лица, это означало, что его мучает какая-то мысль, но Жиль не мог понять, в чем дело.

Проглотив последний кусок и выпив последний глоток, Якоб ван Барен пробормотал благодарственную молитву, такую же неразборчивую, как и та, первая, стряхнул крошки с бороды и, встав из-за стола, пригласил своих гостей усесться перед камином, а сам принялся набивать табаком длинную глиняную трубку.