Опасный искуситель - Мартин Дебора

В какой-то момент она взяла лежавшую у ее ног сумочку, достала ноты и стала что-то записывать карандашом. Сосредоточенно нахмурившись, она делала пометки на полях, потом замирала, прислушиваясь, и вновь продолжала писать. Наконец успокоенно убрала ноты и поставила сумочку на место.

Прошло почти три четверти часа, ария закончилась, и оркестр заиграл такое радостное вступление, что даже Себастьян заслушался. Фаготы и виолончели выделывали невозможные трели, и им вторили гобои и скрипки. Он внимал им в восхищении, подавшись вперед. И тут хор грянул «Аллилуйя». Сердце его замерло, звуки стаккато – величественные, возвышенные – заполонили зал.

Он никогда не слышал ничего подобного.

Себастьян взглянул на Корделию, и то, что он увидел, поразило его так же сильно, как сама музыка. Слезы лились по ее щекам. Лицо ее светилось чистейшей радостью, она поднялась в трансе, словно следуя голосу хора и звукам фаготов и труб. Прозвучало «Правь, Господь Вседержитель», «Аллилуйя» раздалось в ответ, и литавры грянули торжественно. Себастьян вдруг понял, что не только они с Корделией не могут совладать с охватившим их восторгом, во всем зале зрители не сводили со сцены горящих глаз.

Внезапно встали с мест люди в соседних ложах, встали и сидевшие в партере. У Себастьяна мелькнула безумная мысль, что это Корделия своим откликом завела публику, словно и все остальные так же, как и он, следили за ее реакцией.

Наконец он догадался, почему зал встал. В ложе напротив поднялся с места Георг Второй, и лицо его также было исполнено благоговения. Зрители лишь последовали примеру короля, и торжественная фуга словно парила над залом.

«Царь царей» пел хор, а потом, выше – «Владыка владык», и наконец, снова «Царь царей» зазвенели сопрано на невероятной – небесной – ноте.

И тут Себастьян понял, что имела в виду Корделия, говоря о том, что надо искать «самый радостный псалом в душе своей». Впервые в жизни он воспринимал музыку не разумом, она проникла в самые потаенные уголки сердца. Впервые он ощутил славу творения, почувствовал его тайну. Он никогда не размышлял много о Боге, но сейчас ему казалось, что на кратчайший миг он узрел Господа во всей Его силе и величии.

Ему хотелось поделиться с Корделией своим озарением. Он взглянул на ее залитое слезами лицо, на сияющие глаза, и тотчас понял, что сделает все ради нее. Если ему дано будет разделить с ней свою жизнь, он отдаст ей все, что имеет.

«Она должна встретиться с Генделем, – поклялся он. – Плевать на Ричарда с его осторожностью. Плевать на Джудит с ее страхами. Сегодня Корделия будет говорить с Генделем. Клянусь, я сделаю все, чтобы она получила то, что заслужила».

И она будет принадлежать ему, неважно, что барон в отсутствии, что обязательства перед Джудит удерживают его. Сегодня, – думал он, глядя, как она плачет, забыв обо всем. Музыка царила вокруг, заполоняя зал почти языческой радостью.

«Сегодня Корделия будет моей. Сегодня – и навсегда!»

Корделия, обессилевшая и счастливая, опустилась в кресло, когда хор замолк. Начался следующий перерыв, но она и не заметила этого. Сердце ее стучало в груди, чудные видения переполняли ее. Она вздохнула и с трудом пошевелила онемевшими пальцами. Никогда она не слышала такой восхитительной музыки. Страдания последних двух недель почти искуплялись восторгом, который она испытала.

Обернувшись, она стала искать взглядом Себастьяна, чтобы удостовериться в том, что хор, так взволновавший ее, доставил ему не меньшее удовольствие, но в ложе его не было. Она в недоумении уставилась на его опустевшее кресло, но тут лорд Кент стал делиться с ней собственными впечатлениями. Она так увлеклась беседой, что не заметила, как долго Себастьян отсутствовал, и, только вновь обернувшись к его креслу после окончания перерыва, увидела, что он на месте и разговаривает с леди Джудит.

Когда оркестр заиграл вновь, в ложу вошел посыльный и передал Себастьяну записку. Корделия удивленно заметила, что, прочитав ее, он довольно улыбнулся. Он заметил ее взгляд и улыбнулся еще шире. На мгновение их глаза встретились. Он смотрел иначе, чем раньше, и во взгляде его читалась страсть столь очевидная, что она пробудила в Корделии ответное желание. Казалось, он понимает ее удовольствие и разделяет его. Улыбка его обещала невообразимое. Она обещала ей его, Себастьяна, и Корделия поняла это сразу же.

Это мгновение было только для них двоих – нежное и упоительное. Она отвела глаза, и чувства, пробудившиеся в ней, заставили ее немедленно забыть и о посыльном, и о записке. Как он может делать с ней такое? Неужели ей никогда не избавиться от тоски по нему, от этой невозможной любви?