Графиня тьмы - Бенцони Жюльетта

— Мы ехали в Динан, — объяснила Лаура. — Но это может подождать. Сначала надо отвезти вас.

Они с Жуаном с двух сторон взяли его под руки, но, услышав ее слова, Фужерей забеспокоился и начал вырываться:

— Меня отвезти? Куда?

— Как куда? Сначала в Сен-Мало, к доктору. Может быть, вы скажете, почему вы так странно одеты?

И действительно, Фужерей обрядился в настоящий костюм крестьянки: шерстяная юбка и фартук, на рубашке зашнурованный корсет и чепец, нахлобученный на седые волосы, собранные в пучок. Сверху был наброшен плащ с капюшоном.

— Когда удирают, всегда переодеваются! Так решила наша добрая мадемуазель Луиза. Ее безумная сестра отобрала у меня всю одежду, чтобы я не смог сбежать…

— Вас держали взаперти?

— А то как же! С того самого дня, как я вынырнул из беспамятства, Леони меня стерегла, как будто я был буйнопомешанным.

— Вы мне расскажете все это по дороге… или нет, — поправилась Лаура, заметив на лице Фужерея усталость. — Отдохните немного, пока мы будем ехать. Зато не придется снова рассказывать о своих похождениях мадам де Сент-Альферин, которой непременно захочется все узнать.

Жуан подобрал сабо и отнес в коляску измученного Фужерея, где устроил его поудобнее. Фляжку с ромом он отдал Лауре, а сам, вскочив на козлы, повернул лошадь в сторону переправы. Час спустя они уже возвращались в особняк Лодренов, но беглец так и не увидел, куда они едут, — едва расположившись на бархатных подушках, он сразу же заснул…

Он так и не проснулся, когда Жуан с Жильдасом вдвоем вынесли его, переложили на кровать в одной из комнат, сняли женскую одежду и переодели в просторную ночную сорочку, принадлежавшую еще отцу Лауры. Простыни Матюрина предусмотрительно успела согреть грелкой. Так Фужерей и проспал до утра.

— Лучше его пока не трогать, — вынес свое суждение доктор Пельрэн, которого Лаура вызвала к больному. — Если он прямиком из Планкоэ, то, должно быть, шел всю ночь. Может быть, даже заблудился в лесах Ламот и прошагал много часов в сабо, а с непривычки это не так-то просто. Особенно для человека, который, если верить тому, что вы рассказали, долго просидел взаперти. Ноги его, кстати, в плачевном состоянии… В общем, как проснется, кормите его получше! Ему это будет только на пользу!

Итак, утром следующего дня, усевшись в удобное кресло, надев просторный домашний халат с разводами и пристроив перебинтованные ноги в тапочки большого размера, Фужерей начал рассказывать об истории своего пребывания у девиц Вильне примерно с того момента, когда Луиза его туда привезла.

— Не знаю, сколько времени находился я в этом странном состоянии — никак не мог прийти в себя. Мой мир был ограничен стенами дома, а окружение составляли две женщины. Из прошлого я не помнил ничего, даже своего имени. Но я не разучился читать и писать и на самом деле не так уж был несчастен в этот период «отсутствия». Обо мне очень заботились, особенно мадемуазель Леони. Она нянчилась со мной как с младенцем и, как младенцу, не давала и шагу ступить. Она целыми днями от меня не отходила, а ночью оставляла открытой дверь, разделявшую наши комнаты. Уж как она обо мне заботилась, как заботилась! Думаю, себе во всем отказывала, лишь бы меня накормить получше, а когда я ей на это пенял, говорила, что все равно мало ест и что мое пребывание в их доме вполне естественно, потому что мы уже давно помолвлены. А я смотрел на нее и не понимал: неужели в прошлом я был неприхотливым до такой степени, что смог в нее влюбиться? Что-то мне не верилось…

— А что говорила мадемуазель Луиза, ее сестра?

— О, это героиня, целиком посвятившая себя королю и богу. Ей и дела не было до так называемой парочки, то есть меня и Леони, ведь ее собственная жизнь была окутана ореолом тайны, вылазками в мужской одежде в лес. Иногда я перехватывал сочувственный взгляд, когда ее сестра читала мне вслух или выгуливала в садике, не дозволяя выходить за пределы их территории. Леони прятала меня, она запирала меня в комнате, когда к ним кто-то приходил. Я понимал, что это раздражает Луизу, но у нее и так было слишком много забот, чтобы думать еще и о мужчине, который все равно превратился в пустую раковину, и ей не виделось ничего предосудительного в том, что сестра с восторгом создает роман, в котором мне отводится столь грустная роль героя. Так продолжалось до тех пор, пока ко мне не вернулась память…