Графиня тьмы - Бенцони Жюльетта

Молодой человек не ожидал такого взрыва бешенства и растерялся.

— Вы уверены, что так и было? — жалко вымолвил он.

— Уверен ли я? — вне себя от гнева, Бран Магон Фужерей поднял страшный узловатый кулак, но Лаура, вскрикнув, оказалась между ними:

— Ради бога, прошу вас, не надо! Ваш гость так давно не был здесь, ему была известна только одна личина этого человека, а он так многолик… Месье не знал…

— Спасибо, что заступились, мадам, — поблагодарил с грустной улыбкой Арман де Шатобриан. — Горе нашего времени в том, что даже внутри семей возникают распри, но вы правы: я, наверное, действительно многого не знал. Для нас, скрывающихся в тени, Понталек был ловким агентом, которого не устает восхвалять монсеньор регент, находясь в своей итальянской ссылке. И его брат, и племянник того же мнения. Они считали, что использование Лекарпантье было ловким, даже искусным, шагом. Теперь, когда он исчез, Их Высочества полагают, что настало время соорудить в этой части Франции солидный плацдарм для возможной высадки… А кстати, известно ли, что стало с бывшим проконсулом?

— Вернулся в Валонь, но это по слухам. Конвент якобы арестовал его и отправил в замок Торо, что в заливе Морлэ.

— Ну, наконец-то хоть одна добрая весть!

— Вторая вам понравится значительно меньше, мой мальчик! И избавлю вас от необходимости задавать вопрос, который так и вертится у вас на языке: ваш чудесный Понталек мертв! Взорвался вместе с кораблем, на котором собирался скрыться… А заряд подложил я сам и заплатил кое-кому, чтобы подожгли фитиль!

После этих слов в комнате повисла гнетущая тишина. Казалось, каждый из присутствующих боялся вздохнуть. Наконец «друг стихии» тяжело поднялся и взялся за суму, что лежала рядом:

— Простите меня, господин де ла Фужерей! Я не должен был приходить. И сейчас мне лучше покинуть вас.

Он приподнял свой мокрый плащ, но отец Лоэйзы вырвал у него из рук вещи:

— Да вы едва стоите на ногах и весь промокли! Садитесь к огню! Мы нальем вам супа, а потом вы поживете у меня, пока мы оба окончательно не выясним все сомнительные моменты. Вам приготовят комнату. Воистину, на сытый желудок и со свежей головой гораздо лучше думается!

— Вы добры, однако могу ли я принять… Суровый старик хлопнул его по спине, так что тот

едва не ткнулся носом в камин.

— Да почему же нет? Вы не первый, кого одурачил этот ваш Понталек, забери дьявол его душу!

Глава 3

ЗАБРОШЕННЫЙ МОНАСТЫРЬ

— Ну и погодка! — воскликнула Лали, стряхивая мокрый плащ и стуча ногами по каменным плитам пола, чтобы сбить с башмаков грязь.

— Госпоже графине лучше было бы затворить дверь! — крикнула с лестницы Матюрина. — Ботинки могут и подождать, а вот проклятый норд-вест вот-вот сорвет нам люстры!

И верно, страшный порыв ветра как будто загнал пожилую даму в глубь дома и постарался сам забраться туда же, словно хотел тут все разведать.

— Лучше помогите мне, чем корчить из себя капитаншу корабля на полуюте! ^[22]Мне никогда не справиться одной!

Тяжелая резная дубовая створка никак не желала закрываться, несмотря на все усилия Лали. Матюрина быстро скатилась по лестнице на помощь, и вдвоем им удалось захлопнуть наконец строптивую дверь.

— Спасибо! — поблагодарила Лали. — А мне уже казалось, что я вообще до дома не дойду. Даже судна в порту и те играют в чехарду!

— И что это мадам там сейчас понадобилось? — ворчала Матюрина, помогая ей освободиться от отяжелевшей от воды накидки. — В такую погоду люди по домам сидят.

— Раз аббат Божеар служит мессу в часовне Святого Спасителя, не можем же мы оставить его в одиночестве! Особенно когда столько лет у нас вообще не проводились службы. И не дуйтесь, пожалуйста, Матюрина! Мне прекрасно известно, что вы не пошли только из-за ревматизма. Так что я отстояла за двоих! И даже за троих! Где мадам Лаура?

Старая экономка так и не свыклась с этим новым именем и не могла взять в толк, почему, вернув фамилию Лодрен, ее молодая хозяйка отказалась от двойного имени, которым нарекли ее при крещении. Хотя та уже не раз объясняла Матюрине, что навсегда отказалась от своего второго имени. И решилась на это тогда, когда окончательно поняла, что любила человека, недостойного им называться.