Власть без славы - Холт Виктория

Наконец пришло сообщение, что испанский флот вышел в воды Ла-Манша и Рэй Гомес да Сильва ждет распоряжений своего короля.

Через десять дней Филип отправился в Довер. Я настояла, что провожу его.

Три раза мы останавливались по пути из Лондона в Довер. Последняя, прощальная ночь прошла в Кентербери. Оттуда было уже рукой подать до порта. Никогда мне еще не было так сладко и так грустно.

Я не могла без содрогания смотреть на стоявший у причала корабль. У меня было ужасное предчувствие, что я его больше не увижу.

* * *

Перед отъездом Филип зашел к Реджинальду.

– Я знаю, что у вас с королевой дружеские отношения еще с юных лет, – сказал он. – Прошу вас, кардинал, позаботьтесь о ней.

Не успел он уехать, как пришла новая беда. Папа, считавший Филипа своим врагом, заявил, что глубоко неудовлетворен тем, как в Англии проходят католические реформы. Нельзя было не признать справедливости его слов. Я была уверена, что с принятием закона о главенствующей роли Папы все изменится само собой, но жизнь рассудила иначе.

После разрыва с Римом и особенно в связи с нашествием протестантов многие католические соборы были разрушены, монастыри закрыты, а принадлежавшие им земли розданы или проданы. На восстановление нужны были деньги, а их не было – и без того тощую казну пришлось практически опустошить для ведения войны. Но энергичный Папа считал, что мы слишком вяло проводим в жизнь его политику. И во всем винил… Реджинальда.

Это уж было слишком. Реджинальд, который превыше всего хранил верность Риму! Однако он оказался между двух огней: как кардинал он подчинялся Риму, но в то же время должен был соблюдать лояльность по отношению к Филипу, которого новый Папа терпеть не мог. Так что, признав единовластие Папы, мы тем не менее невольно оказались его врагами, ибо, согласно логике Павла IV, друзья Филипа не могли быть друзьями Рима. Более того, объявив войну Франции, Англия тем самым бросала вызов ее союзнику – Риму.

Папа отозвал всех своих легатов из стран, находившихся под властью испанского короля. Таким образом, Реджинальд терял свою дипломатическую неприкосновенность. Архиепископом Кентерберийским Папа назначил кардинала Уильяма Пето.

Ко всему прочему Реджинальда еще и обвинили в ереси. Ничего более абсурдного нельзя было вообразить, но для неистового Павла это был обычный способ расправы с друзьями своих врагов.

Реджинальду приказали явиться на суд инквизиции как еретику, не сумевшему добиться успеха в деле возрождения римско-католической церкви в Англии.

Я больше чем уверена, что Реджинальда не страшил ни суд инквизиции, ни пытки, ни сама смерть. Он всегда оставался верным сыном церкви. Разрыв с Римом сделал его изгнанником – свою веру он не променял на земные блага. Что стоило ему в свое время принять сторону короля и избежать гонений? Но Реджинальд выбрал истину, презрев монаршую милость. И теперь его обвиняли в ереси… Этого он вынести не мог.

Он заболел жесточайшей лихорадкой, после которой так и не оправился. На него было больно смотреть – от прежнего Реджинальда осталась тень. С потухшим взглядом он слушал, что ему говорили, но тут же забывал, о чем шла речь, или же вдруг вставал и шел, сам не зная куда… Так я потеряла своего лучшего друга.

В отчаянии я погрузилась в вымышленный мир, подумав, что снова беременна. Сначала я ничего никому не сказала, помня о том унижении, через которое прошла.

Когда же, наконец, я посвятила в свою тайну Сьюзан, она отнеслась к моим словам с нескрываемым ужасом.

– Ваше Величество, – воскликнула она, – вы не ошиблись?

– Я уверена, Сьюзан, все симптомы указывают на беременность.

– Тогда… Это замечательно! Теперь все будет по-другому!

– Ты же знаешь, я всегда мечтала только об одном – родить ребенка.

– Да, Ваше Величество, знаю.

– Но никому – ни слова.

Она была так рада, будто сама забеременела.

– Я даже Филипу не скажу.

– Лучше не надо, – согласилась она.

– На этот раз я уверена.

Да, говорила я себе, уверена и счастлива – иначе мне не выбраться из страшной трясины отчаяния.

* * *

Казалось, я до дна испила чашу страданий. Нет же, на меня обрушился еще один удар.

Война, которую народ окрестил «испанской», продолжалась. И мы пожинали ее плоды.

Французы взяли Кале.

Для Англии эта потеря была унижением ее национального достоинства. И вина лежала на мне. С тех пор, как в 1347 году Эдуарду III удалось завладеть портом Кале после осады, длившейся целый год, Англия всегда ревниво охраняла эти ворота во Францию.