Миром правит любовь - Ли Эйна

Роуз разделась, собираясь лечь в постель, потом прикрутила фитиль в лампе и открыла окно. Когда она присела на край кровати, ее мысли были заняты одновременно двумя мужчинами. Они являли собой полную противоположность друг другу: один белокурый, другой темноволосый; один приземистый, другой высокий; один – преуспевающий владелец ранчо, другой – никчемный бездельник. Но почему этот последний так волнует ее и занимает почти все ее мысли!

– Роуз! – донесся снаружи негромкий зов. – Позови Рыженькую, пусть выйдет поболтать.

Только один человек называл ее этим смешным именем.

Роуз накинула на плечи халат, подошла к окну и раздвинула занавески. На нее, ухмыляясь, смотрел Зак Маккензи. Она открыла окно пошире и произнесла громким шепотом:

– Может быть, вы перестанете кричать, не то перебудите весь дом?! И что не сидится дома в такой поздний час?

– Выходи на улицу, – прошептал он. – Посмотри, какая чудная ночь.

– Уходите! Я уже собиралась ложиться.

– Это тоже неплохое предложение.

– Маккензи, я не знаю, что мне еще сказать, но мне совсем не интересно, что вы собираетесь говорить или делать. – С этими словами она хотела закрыть окно.

– Подожди, Роуз.

– Ну что еще? – Она сердито откинула со лба растрепавшийся локон.

– Просто я подумал, что ты, может быть, хочешь поблагодарить меня за то, что я спас тебя сегодня утром.

Покраснев, она вспомнила, что среди всех перипетий действительно не успела поблагодарить его. 'Ее тон невольно смягчился.

– Я очень благодарна за то, что вы сделали для меня, Зак.

– Вот это уже лучше. – Он подтянулся на руках и уселся на подоконник.

– Вы соображаете, что делаете? Если вы сейчас же не слезете с подоконника, я буду кричать!

– А уж это совсем ни к чему. Ведь все, что мне нужно, – просто поговорить с прелестной дамой.

Он просто невозможен! У Роуз было прекрасно развитое чувство юмора, поэтому она не могла удержаться от смеха.

– Ну конечно, почему бы мне этого бояться, Маккензи?

– Потому что у тебя подозрительная натура, Роуз Дюбуа.

– Вы правы. С какой стати мне относиться подозрительно к какому-то никчемному оборванцу только потому, что он связался с шайкой отщепенцев?

– Все совершенно точно.

Его улыбка была такой убедительной, что она не могла удержаться и снова расхохоталась. Тряхнув головой, она скрестила руки на груди и присела на подоконник. Теперь они сидели рядом, но смотрели в противоположные стороны, поэтому им приходилось поворачивать головы, чтобы видеть друг друга. Странно, но она обнаружила, что это соседство ее волнует, а выражение его глаз заронило в нее мысль, что он чувствует нечто похожее.

– Я думала, что вы вместе со всей вашей компанией работаете у мистера Рейборна.

– Так оно и есть. Мне просто захотелось прогуляться верхом.

– Ночью?

– Мне нравится прогуливаться ночью. Я...

– Дайте я догадаюсь сама: вы любите слушать, как койоты воют на луну.

– Волки воют. Койоты питаются падалью, и они скулят. Ее смех слился с его смешком.

– Откуда же вы знаете столько о койотах? – спросила она.

– Я родился и вырос в Техасе, Роуз.

– А ваши родители еще живы?

– Ага. Они хорошие люди. – Его обаятельная улыбка заставила ее сердце сжаться. – Не то что я.

– А вы давно связались с шайкой Джесса Тейта?

– Встретил их пару недель назад, вот и прибился. – Он пристально посмотрел на нее. – А ты, Роуз? Как я понял, ты городская девчонка.

– Ты прав. Я родилась в Новом Орлеане.

– Твоя родня еще там?

– Нет. Мне было семь лет, когда умерла моя мать, но и до этого у меня не было нормального детства. Когда отец не был пьян, он проводил время, играя в карты или «помогая» людям лишиться своих денег. Я не могу вспомнить и одного раза, когда он пробовал заработать честным путем хотя бы доллар, поэтому очень часто у нас не было даже хлеба на ужин. Но отцу это было безразлично, еду ему заменяла выпивка.

– У тебя что, не было другой родни, к которой ты могла бы уйти?

– Нет.

– А где твой отец, детка?

– Однажды ночью он попытался ограбить одного проходимца, такого же, как он сам, и получил ножом в живот.

– Мне очень жаль. Сколько тебе было, когда это произошло? – Его голос дрогнул от жалости.

– Почти семнадцать. – Она позволила себе поверить в жалость, светящуюся в его глазах, и уже рассказала слишком много. Ей не нужно его сочувствия, а еще меньше – чтобы он любопытствовал о ее прошлой жизни.