Несущая свет. Том 3 - Гиллеспи Донна

Наконец, когда его очередной удар сверху находился уже в стадии завершения, Ауриана ударила изо всей силы по его клинку под прямым углом. Мечи зацепились друг за друга рукоятками, и Аристос качнулся в сторону, не успев перевести центр тяжести. Ауриана тут же дернула противника туда, куда двигалось его тело. Аристос вынужден был сделать несколько лишних шагов, чтобы не упасть, и раскрылся. Ауриана мгновенно сделала выпад, и ее клинок вонзился врагу между ребер грудной клетки. Из раны хлынула густая темная кровь. Это уже было серьезно. Меч Аурианы прошел рядом с сердцем Аристоса, и она это почувствовала. Ее грудь затрепетала от радостного возбуждения, но она тут же смирила в себе это преждевременное чувство.

Острая боль заставила Аристоса выбросить вперед руку с мечем. Ауриана не успела отбить этот неожиданный для них обоих выпад, происшедший из-за спазма мышц, и конец клинка распорол ей мякоть левой руки. Рана горела огнем, и глаза Аурианы наполнились слезами дикой боли. Снедаемый свирепой ненавистью, Аристос ни на миг не прекращал своих атак. Он шел и шел вперед, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Волосатая грудь, видневшаяся из располосованной туники, была вся перепачкана в крови. Это свидетельствовало о том, что рана Аристоса была гораздо серьезнее, чем могло показаться с первого взгляда. Ауриана почувствовала всем своим существом, что скоро должен наступить конец.

«Я должна прикончить его сейчас или умереть. Фрия, снизойди ко мне своей милостью!»

Ауриана вызвала в себе неукротимую ярость, наполнившую ее тело свежим запасом энергии. Скорость ее движений была поистине фантастической. Публике она могла показаться безумной Менадой^[23], одержимой Дионисом, которая распарывает зверям глотки и разрывает их на части, насыщаясь их кровью и плотью. Трибуны, завороженные невиданным зрелищем, затаили дыхание. Метон не мог больше следить за ее ударами, как не может зритель, сидящий далеко на ипподромной трибуне, различать все удары копыт лошади, галопом несущейся к финишу. Ее действия казались непоследовательными, но Аристос знал, что это не так. Она всегда опережала его на неуловимое мгновение. Это ее бесспорное превосходство лишало Аристоса душевного равновесия. Сама же она совершала эти движения бессознательно и естественно, словно свободно резвящаяся газель. Однако при каждом ее ударе Метон видел невероятно сосредоточенный ум и волю.

Когда оба гладиатора оказались неподалеку от окна наблюдательной камеры, Метон заметил, что даже глаза служили Ауриане оружием. Она опускала взгляд, когда ей приходилось наносить удар сверху или наоборот сверлила глазами Аристоса, хотя целилась в нижнюю часто тела. Метон понял, что его невменяемое бешенство Ауриана полностью обратила себе на пользу, устраивая ему ловушки на каждом шагу и заставляя его делать все более грубые ошибки в защите Бреши в его обороне расширялись медленно, но верно Все чаще он бросался в атаку очертя голову, не заботясь ни о чем, и едва не напарывался на меч Аурианы.

Метон подумал, что никто на земле не мог научить ее так драться. Это дар богов. Он вспомнил слова Эрато: «Наверное, никому не дано знать истинные пределы ее возможностей».

Настало время, когда она должна была показать все, на что была способна. Метон был свидетелем ее звездного часа.

Аристос уступал. Стон разочарования прокатился по рядам, где сидели его поклонники. Самые фанатичные из них пришли в невменяемость и стали выкрикивать оскорбления в адрес Аурианы. Среди ее сторонников раздался смех. И в самом деле — августейший король гладиаторов Аристос оторопел настолько, что ошалело крутил головой и скорее походил на паяца из какого-то фарса, но не на бойца. Зрелище это напоминало кое-кому праздник Сатурналий, когда рабы, испытывая крайнюю неловкость, смирно сидят за столами, а хозяева им прислуживают.

Многие чувствовали, что на их глазах совершается настоящее чудо. Их благоговейное молчание было вызвано страхом оказаться самим под воздействием этого колдовства, словно они присутствовали при рождении теленка о двух головах.

Публика с любопытством посматривала в сторону императорской ложи. Какова же будет реакция Императора на такое неслыханное унижение своего любимца? Однако занавески оставались неподвижными даже в самые захватывающие и драматические моменты.

У Аурианы возникло ощущение, что этот последний запал начал иссякать. Все ее мускулы пылали. Смерть запустила свои щупальца в ее конечности, и яд усталости стал постепенно распространяться по всему телу. Но и в глазах Одберта тоже была смерть. Он пыхтел, широко раздувая ноздри, как бык, разъяренный многочисленными ранами. Глаза его горели не пламенем победы, а лихорадочным блеском животного, пойманного в капкан. Им овладело полное безрассудство, приводившее к непредсказуемости действий. Это делало Аристоса опасным.