Несущая свет. Том 3 - Гиллеспи Донна

Домициан издал бешеный рык, настолько жуткий и громогласный, что даже видавший виды палач побледнел и отшатнулся, словно его ударили по лицу. После кивка он нанес Марку Юлиану еще пять ударов плетью, и тот провалился в полное беспамятство, оставив Домициана наедине с его агонизирующим самолюбием и непонятной тревогой. Слова Марка Юлиана упрямо вгрызались в его мозг, словно черви, поедающие труп.

«Я победил его. Он признался в своей постыдной неверности. В чем состоит его секрет? Почему он выглядит победителем, даже стоя у Стикса в ожидании Паромщика?»

Домициан грубо встряхнул Марка Юлиана за плечо.

— Ты не отделаешься от меня так легко, скорпион, жалящий в спину! Привести его в сознание!

Палач опять выплеснул ведро грязной воды в лицо Марку Юлиану, но на этот раз не добился желаемых результатов. Бывший советник Императора в себя не приходил долго.

«Я мог бы забить его плеткой до смерти, — озарила догадка мозг Домициана, — но и это не смогло бы стереть с его лица презрительную улыбку. Надо сломать его изнутри, пусть побудет в моей шкуре, попробует, каково жить с искалеченной душой!»

И Домициан додумался наконец, как ему это сделать. Он наклонился так, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами Марка Юлиана, вкрадчиво улыбаясь.

— Прости, но мне еще раз придется побеспокоить тебя, дружище! — сказал Домициан с деланной веселостью. — Но кажется, я так и забыл сообщить тебе главную новость, которую ты, без сомнения, еще не слышал, зарывшись, как крот, так глубоко под землю. Твоя варварская Цирцея все-таки поплатилась за свою преступную наглость. Аристос изрубил твою Ауринию в мелкие кусочки, как она и напрашивалась. Она умирала в долгих мучениях. Он прикончил ее не сразу, а после того, как вдоволь наигрался. Что ты скажешь, если мы на часть выручки от продажи твоего поместья устроим ей похороны? Разумеется, если от нее осталось что-нибудь для погребального костра.

Он пытливо всматривался в выражение лица Марка Юлиана, словно был скульптором, желавшим изобразить в камне его черты, и вскоре увидел то, что несколько безошибочных слов принесли успех там, где оказалось бессильным искусство палача.

Поначалу казалось, что Марк Юлиан ничего так и не услышал. Затем в его глазах явственно проступила боль души. Домициан заметил, как взгляд его врага словно задрожал в агонии, а затем погас. Император алчно упивался зрелищем поверженного и раздавленного Марка Юлиана.

«Это жизнь, дурак! Вот к чему привело твое умничанье и высокомерие. Ты слишком высоко занесся. Знай то, что знаю я — мир бесконечно жесток и холоден. Любовь — это надгробный камень».

Домициан выпрямился, чувствуя себя гордым и сильным львом с пышной гривой, который только что оборвал цепь, на которую его посадили.

«Никогда больше не склонюсь я перед этим человеком, даже в своих тайных мыслях. Я свергнул наземь идола и перепахал место, где он стоял, посыпав его солью».

— Ты потерпел полное поражение, Марк Юлиан! Несмотря на все твои козни, победителем в конечном итоге оказался я.

Домициан одарил палача только что отчеканенной монетой с его профилем, имевшим, как он думал, исключительное сходство с оригиналом. Палач принял золотой без каких-либо эмоций, буднично и деловито, даже не поблагодарив дарителя.

Затем Император кивнул на Марка Юлиана.

— Пусть повисит там. Впереди у него будет целая ночь, чтобы поразмыслить над тем, что я ему сказал. Завтра на рассвете он умрет на эшафоте вместе с остальными.

* * *

Сенатор Нерва впал в бешенство и изрыгал проклятия, когда его носилки попали в гущу толпы. Мощным потоком их стало относить назад. Он и без того чувствовал себя не в лучшей форме. Смерть притаилась в каждой клеточке его тела, и сенатору хотелось лишь одного — чтобы его оставили в покое, позволив прилечь и провести во сне все дни, оставленные судьбой. Сейчас он опасался, что толпа не скоро еще разойдется, и он не сможет вовремя попасть в курию, чтобы Сенат провозгласил его Императором.

Строгие колонны здания Сената бесстрастно возвышались над людским морем, дразня Нерву своей недоступной близостью. Добраться туда сейчас было, пожалуй, не легче, чем до берегов Африки. В возбуждении толпы чувствовалась какая-то исступленная злоба и ненависть, словно в жилы этих людей попала кровь той варварки, чье имя они так яростно выкрикивали.

«Идиоты! — подумал Нерва. — Вы лишь путаетесь под ногами моей победы».