Любовь контрабандиста - Картленд Барбара

Некоторое время Леона смотрела на них в нерешительности, потом на цыпочках пересекла гостиную, отодвинула занавески и настежь распахнула створки широкого французского окна⁷.

Бодрящая прохлада летнего утра ворвалась в помещение, унося прочь винные пары и тяжелый запах табака. Не дожидаясь, однако, пока приток свежего воздуха разбудит обоих джентльменов, она вышла на террасу и, все еще сжимая в руке злополучное платье, направилась через розарий в сторону запущенного фруктового сада, начинавшегося сразу за газонами. Трава была покрыта обильной росой, но Леона словно не замечала, что ее легкие комнатные туфли промокли до самых чулок. Она брела как бы наугад, погруженная в невеселые размышления, и даже романтическая красота ее любимого парка оставляла ее в этот момент равнодушной.

У окраины сада, на маленьком, специально расчищенном участке, было устроено кострище, где обычно сжигали опавшие листья, сорную траву с клумб и прочий мусор. Слабый солоноватый ветерок, дувший с моря, слегка развеял покрывавший его серый пепел.

Подняв одну из обуглившихся палок, Леона разворошила золу, оказавшуюся, как она и предполагала, еще теплой и тлеющей снизу. Только вчера, собирая цветы, она видела, как старик садовник разводил здесь костер, и вдыхала пряный аромат расстилавшегося по лужайке дыма.

Положив свою ношу на влажный дерн, она принялась собирать валежник и засохшие ветки, складывая их в кучу на горящие уголья, и вскоре золотисто-алое пламя взметнулось к небу, издавая глухое потрескивание. Тогда Леона, повинуясь внутреннему порыву, схватила свое платье и резким жестом, вобравшим в себя всю ее ненависть, отчаяние и боль, швырнула его в костер.

Она стояла рядом, молча наблюдая, как огонь пожирает тончайшую шелковую материю, изысканное творение французских модельеров, широкую ленту, поддерживавшую ее юную грудь по моде времен Директории, впервые введенной при Наполеоне и еще сохранявшей свою популярность спустя пять лет после его поражения при Ватерлоо.

А теперь оно горело. Ей вдруг показалось, что перед глазами вновь промелькнуло кровавое пятно, и девушка поспешно отвернулась. Она не желала больше его видеть. Оно превратилось в пепел… Если бы она могла точно так же уничтожить, изгладить раз и навсегда из памяти то, что случилось минувшей ночью, то, что она видела и слышала! Но она сознавала, что это испытание оставило слишком глубокий след в ее душе и, проживи она на свете хоть целый век, ей никогда не удастся забыть об этом.

Леона отошла от костра и тут же, к своему ужасу» обнаружила, что она не одна. Кто-то стоял на самом конце садовой дорожки, там, где деревья расступались, образуя живописную поляну. Очевидно, за ней следили и она понятия не имела, как долго этот человек здесь находился.

Леона приблизилась к нему, и, поскольку больше не чувствовала себя слабой и беспомощной, как несколько часов назад, в душе ее нарастало раздражение оттого, что ее уединение так бесцеремонно нарушили.

— Вы встали рано, милорд, — сказала она, едва оказавшись в пределах слышимости. — Надеюсь, ваша кровать была достаточно удобной?

— Благодарю вас, я выспался превосходно, — ответил он. — Но, как и подобает бывалому солдату, я привык вставать с зарей. Спать после восхода солнца мне кажется излишеством.

— Если вы пройдете в дом, я распоряжусь немедленно приготовить для вас завтрак, — предложила Леона натянутым тоном.

— Нет нужды торопиться, — спокойно заметил он. — Я готов подождать.

— Я бы не хотела вас стеснять, — холодно возразила Леона, стараясь не смотреть на него, опасаясь встретить на себе его проницательный, острый взгляд, и, как ни странно, невольно умерить свой гнев. Она уже слишком хорошо понимала, насколько обманчивой была его улыбка!

Когда он не ответил, девушка украдкой подняла на него глаза, и под пристальным взором лорда Чарда ей не оставалось ничего иного, как признать, что его костюм из синевато-стального цвета габардина изумительно шел ему и кипенно-белый, без единого пятнышка галстук был завязан на щегольской манер умелой рукой.

Почему Хьюги не берет пример с него, спрашивала она себя с горечью, вместо того чтобы, напившись до бесчувствия, валяться в растрепанном виде на диване с разинутым ртом и взъерошенной шевелюрой, прилипшей ко лбу?

Как будто снова разгадав ее мысли, лорд Чард произнес:

— Боюсь, мой секретарь ввел вашего брата в искушение прокутить с ним всю ночь напролет — или, может быть, наоборот?