Страсть сквозь время - Арсеньева Елена

«И выступила бы сейчас в роли перепуганной дебютантки, какой я была, когда отважилась на первый в жизни секс с тем мальчишкой с нашего курса… как же его звали… да уж и не припомнить теперь!» – подумала Лидия, однако немедленно прогнала эту ненужную, принадлежавшую прошлому… или все же будущему… мысль. Да какая разница, в прошлом она или в будущем, какая разница, что было, что будет, чем дело кончится и чем сердце успокоится, если Алексей снова тянется к ней руками, губами и плотью, если она опять мечтает лишь об одном – принадлежать ему и владеть им!

Они вновь слились в объятиях, задыхаясь в унисон, как вдруг… как вдруг Лидия отчетливо услышала громкий скрип. Но это не был скрип ее деревянной кровати. Звук исходил от двери.

Кто-то стоял под дверью. Кто-то следил за ними…

Алексей тоже услышал это и замер. Отпрянул от Лидии…

– Что за чертовщина! – прошелестели его губы. – Что это значит?!

Да нет, чертовщиной тут, пожалуй, не пахло. Вряд ли призрак Гаврилы Ивановича оказался бы столь патологически любопытен… Это не бес, не привидение, это человек! Постоял, прислушиваясь, и осторожно двинулся дальше по коридору.

– Нас кто-то слышал! – с ужасом шепнул Алексей. – Кто-то следил за мной… видел, как я вошел к тебе, и слышал каждое наше слово, каждый вздох! А что, если это была Ирина?!

Это имя ударило Лидию в самое сердце.

– Ирина? Так, значит, ты вовсе не так уж и равнодушен к ней? – Она вскочила с кровати и торопливо напялила рубаху. Затянула завязки так, словно петлю на шее затягивала: – Ты не должен был приходить сюда, если так уж заботишься о мнении Ирины!

– Она спасла мне жизнь, – насупившись, пробормотал Алексей. – Она влюблена в меня. Я всегда знал, что она влюблена в меня, оттого и спасала, хотя рисковала собой. Она любит меня всем сердцем. А я… я отплатил ей черной неблагодарностью, потому что не совладал с зовом плоти. Если она узнает об этом, никогда не простит.

Лидия с трудом перевела дух. Ревность пронзила ее так остро, так больно, что имелось лишь одно средство справиться с ней – причинить ответную боль Алексею.

– Ни-че-го, – даже не произнесла, а проскрипела она, сама поразившись тому ехидству, которое прозвучало в ее голосе. – Простит. Простит, и ты поведешь ее под венец не позднее чем через два года. А может быть, и раньше. Надеюсь, ты поторопишься. Все-таки Ирина – дочь графа, генерала, отнюдь не бесприданница… Очень выгодный брак. Такой шанс нельзя упустить. Поспеши, а то вдруг кто-то перейдет дорогу!

Алексея словно ветром сдуло с постели!

– Никто и никогда, – прошипел в ответ, – никто и никогда не оскорблял меня сильнее! Будь ты мужчиной, я вызвал бы тебя к барьеру! Но ты женщина, поэтому я должен молча проглотить это оскорбление и уйти, проклиная тебя!

Он ринулся к двери, но, уже взявшись за ручку, вспомнил, что на нем и нитки нет, кроме повязки на плече. Вернулся, сгреб в охапку свои брюки и рубашку, раскиданные по полу, и исчез.

Только сейчас Лидия почувствовала, какие ледяные у нее ноги. Забралась в постель, прильнула лицом к прохладной льняной простыне, еще помнившей запах Алексея, и закрыла глаза. «Мне надо уходить, уходить отсюда! Вернуться в Москву, искать обратную дорогу домой!» – твердила она, как заклинание, но это не помогло. Идти ей было некуда, да и сил не осталось. Все, что она могла сейчас сделать, это плакать. Ну вот она и точила слезы в подушку, пока не уснула, и даже жизнерадостный крик третьих петухов не смог ее разбудить.

– Да что это с вами нынче, барышня Лидия Артемьевна?! – в ужасе возопила Фоминична. – Вы никак с левой ноги встали?!

Лидия только зубами скрипнула, в очередной раз швыряя за спину деревянную солонку. На сей раз – деревянную. Наверное, Фоминичне стало жаль той, фарфоровой, разбитой за завтраком, вот она и позаботилась о барском добре, уверенная, что Лидия все равно рассыплет соль опять. Так оно и вышло.

Ирина, сочувственно глядя на нее, рассмеялась ненастоящим, искусственным смехом. Но ей, сразу видно, совсем не было смешно – она смеялась ради отвращения приметы, которая пророчила ссору.

Лидия досадливо дернула углом рта. Еще повезло, что Фоминична не щелкнула ее по лбу в целях предохранения от недоброй приметы… После утреннего щелчка – с той же целью отмеренного – наверняка остался синяк. И за дело, такое впечатление. Чего Лидия сегодня только не натворила… чудилось, мирозданье ополчилось на нее и, словно нарочно, заставляло снова и снова рассыпать соль, а также разбить крохотное затейливое зеркальце, чесать левый глаз, здороваться через порог, садиться за стол не благословясь… И Лидия не сомневалась, что, если она вечером задумает пойти прогуляться, месяц, куда бы она ни пошла, будет уныло светить ей с левой стороны, что тоже предвещало неприятности.

Да уж, денек выдался – надо бы хуже, да некуда! Фоминична ходила надутая, у Ирина глаза были на мокром месте, Алексей же вовсе не показывался нынче из своей комнаты. Кеша пришел и пробормотал, что молодой барин дурно себя чувствует, а потому не явится к столу и к разговору. Спать станет, потому что сон – лучшее лекарство.

Ирина, еле удерживая дрожь губ, отвернулась и украдкой смахнула слезинку. Фоминична разворчалась – Кеша-де приглядывает за Алексеем Васильевичем дурно, оттого молодому барину и неможется. Кеша беспомощно пожимал плечами, что-то пытался бормотать в свое оправдание, но только одна Лидия смотрела на него сочувственно. Фоминична перехватила ее взгляд и еще пуще насупилась, но уж кто-кто, а Лидия прекрасно понимала, что Кеша тут совершенно ни при чем, даже если рана у Алексея снова разбередилась. Переусердствовал он нынче ночью, предаваясь любовным шалостям, вот и неможется ему. О ране его ночью-то они меньше всего думали…

А может быть, и не в ней дело. Скорее всего, Алексей впал в спячку от непосильного стыда. Лидию и саму била дрожь при мысли, что кто-то подглядывал вчера за их бурными ласками и подслушивал неистовые признания, но она успокаивала себя тем, что скрип половиц за дверью ей все-таки почудился… Что и говорить, в иной своей жизни она очень даже виртуозно научилась жить иллюзиями, а как иначе было выживать в беспощадном, насквозь реальном мире?! А мужчины по части иллюзий – слабаки. Не умеют скрываться в их коконе, оттого и ломаются очень быстро. Вот и Алексей сломался. Может быть, на поле брани он и был храбрец-удалец, но в мирной жизни, особенно в быту, сплоховал. «Трусоват был Ваня бедный», – вспомнила Лидия из Пушкина, из Александра Сергеича…

Алексей просто не решается выйти, опасаясь скандала. Да неужели он так плохо знает Ирину?! Ясно же, что она никогда и никакого скандала не устроит, даже если столкнется с изменой возлюбленного лицом к лицу. Фоминична, как бы ни храбрилась, тоже пикнуть не посмеет, опасаясь испортить отношения барышни с тем, кого так старательно пророчила ей в мужья. Так что бояться Алексею, по сути, нечего, надо только наглости набраться и делать вид, будто ничего не случилось. Однако с наглостью у него явная напряженка, от этого он и не решается небось перед Лидией предстать – и после того, что она вытворяла ночью, и после того, что он ей наговорил – так сказать, в благодарность…