Будь моей - Линдсей Джоанна

— Послушай, Русинов, что ты опять натворил? Он высвободился из ее объятий и молча направился к буфету красного дерева, где выстроились многочисленные хрустальные графины с его любимыми напитками. Анна подошла к нему и остановилась рядом, наблюдая, как он наполняет до краев водкой большую рюмку и подносит ее к губам.

— Неужели все так плохо? — мягко спросила она и, заметив его слабый кивок, сказала:

— Тогда уж налей и мне.

— Нет, — Он поставил на стол наполовину опустошенную рюмку и, не выпуская ее из пальцев, повернулся к Анне:

— Плесни водки мне в лицо, запусти рюмку в голову, а лучше всего — графином!

Должно быть, вся его семья отличалась такими бурными проявлениями своего характера, но Анна была совсем иной и не на шутку встревожилась:

— Расскажи-ка мне все.

Константин все еще не решался посмотреть ей в лицо.

— Я нашел Александре мужа.

Услышав это заявление, Анна успокоилась и перевела дыхание. В этих словах не оказалось ничего нового. За последние семь лет барон неоднократно пытался найти дочери мужа, так чем же он смущен и пристыжен сейчас?

— Мужа? — осторожно переспросила она. — Но Алин откажет ему, как отказывала всякий раз, когда ты предлагал ей очередного претендента на ее руку.

Русинов медленно покачал головой.

— Не откажет? Но… — Не закончив фразы, Анна расхохоталась:

— Только не говори мне, что на сей раз надеешься настоять на своем. С твоей дочерью, дорогой, это не пройдет: она еще упрямее тебя. Дело кончится тем, что ты опять наорешь на нее так, что весь дом задрожит, а потом все-таки уступишь, как бывало всегда.

Продолжая избегать ее взгляда. Русинов снова с самым несчастным видом покачал головой. На щеках его по-прежнему горел румянец, как у человека, искренне стыдящегося своего поступка, и Анна, теперь уже не на шутку испугавшись, повторила свой вопрос:

— Что ты натворил?

Опустив голову на грудь, он еле слышно пробормотал:

— Я не оставил своей дочери выбора.

Анна махнула рукой, словно отметая его слова:

— Выбор всегда есть.

— На этот раз нет, потому что затронута честь семьи, по крайней мере, она будет так считать, а это единственное, чем она не посмеет пренебречь.

— Что это значит?

— Это значит, что я пожертвовал собственной честью, порядочностью, принципами…

— Да в чем, черт возьми, дело?!

Анна никогда не повышала голоса. Она была воплощением скромности и благородства и даже в гневе говорила спокойно и тихо, отчего ее противник начинал чувствовать себя чудовищем, так что этот неожиданный крик заставил Константина поднять глаза, но в них читалось не удивление, а ужас. Русинов мог навсегда потерять Анну, если бы она узнала, как низко он пал в своем стремлении обеспечить своей младшей дочери счастье и полноту жизни, которые обрели ее сестры.

Он стоял перед ней, подавленный чувством собственной вины, такой поникший и несчастный, что Анна, не выдержав, со слабым криком бросилась ему на грудь и обвила его шею руками.

— Я знаю, что все не так ужасно, как ты себе представляешь, — зашептала она ему на ухо, а добраться до его уха было настоящим подвигом, потому что Русинов возвышался над ней на добрые пол-аршина. — Ну, говори же.

— Я устроил ее помолвку.

— Помолвку? — В голосе Анны прозвучало неподдельное облегчение. Не разжимая объятий, она откинула голову назад, чтобы видеть его лицо. — Слава Богу, — с чувством сказала она. — Я уж думала, ты кого-нибудь убил.

Выражение лица Константина оставалось таким же скорбным, как и раньше, но теперь по крайней мере он хотя бы смотрел ей в глаза.

— — Мне кажется, я чувствовал бы то же самое, если бы убил кого-нибудь, — проронил он.

Глаза Анны вспыхнули. В эту минуту она готова была ударить его, а ведь никогда не подозревала, что способна на такое.

— Черт возьми, да говори же толком, пока не свел меня с ума! — закричала она, и Русинов отшатнулся.

Он привык к вспыльчивости дочери и всегда был готов ответить ей тем же, но от своей маленькой Анны он этого никак не ожидал! Впрочем, он заслужил ее презрение.

Собравшись с духом, он заговорил:

— Я написал графине Петровской. Анна задумчиво нахмурилась:

— Мне кажется, я уже слышала это имя.

— Помнишь, я рассказывало ее муже, Сергее?

— Твой близкий друг, да? Он умер… Постой, лет тринадцать назад?

— Четырнадцать.

Русинов замолчал, и Анна снова нахмурилась, на этот раз от досады. Похоже, ей придется клещами вытягивать из него эту историю.