Оттенки страсти - Картленд Барбара

Алек помог Моне сесть в машину, заботливо укутал ей ноги пледом, почти как Питер. Впрочем, они так похожи, Питер и Алек, вот только она выбрала не того, подумала она с болью в сердце. Но почему она так решила, вдруг спросила себя Мона и сама удивилась своему вопросу. Вообще-то Алек как-то не вязался в ее сознании с ролью женатого человека. Он слишком большой эстет, артистическая натура, сибарит. Повседневные тяготы и заботы, сопряженные с семейной жизнью, все не для него. Герой-любовник, он привык блистать на сцене в свете софитов, а семья – это уже массовка, так сказать, задний план, скучный и никому не интересный. И в эту минуту она услышала, как Алек прошептал ей на ухо голосом змия-искусителя:

– Запретный плод! Помни о нем!

Легкий вздох, похожий на рыдание, вырвался из ее груди. Алек продолжает играть в свои игры, и в этих играх ему воистину нет равных. В темноте салона она почувствовала, как его рука нашла ее руку, и, поддаваясь какому-то необъяснимому порыву, она безропотно повернулась к нему лицом.

– Черт возьми! – вполголоса выругался Алек и со всего размаха швырнул стакан с виски в стенку. Что ж, Гордонам не занимать темперамента. Резной хрустальный стакан рассыпался на сотни осколков, а на голубом ковре тотчас же растеклось бурое пятно.

Итак, Мона выскользнула из его рук. Удрала, чтобы спрятаться в своем укрытии, имя которому – Питер. А ведь сегодня вечером они планировали поужинать в Беркли. Он ожидал, когда стрелки на часах покажут восемь пятнадцать, чтобы отправиться за ней и отвезти ее в ресторан. А она тем временем поспешно собрала вещички и удрала, оставив лишь коротенькую записку. Тем более оскорбительную для того, кто, как он, буквально сгорает от страсти. Оскорбительным было даже то, что она так и не рискнула обратиться к нему по имени, словно боясь, что стандартное обращение «Дорогой Алек!» выплеснет наружу ее истинные чувства, А потому она написала предельно просто: «Сегодня вечером я возвращаюсь домой восьмичасовым экспрессом. Понимаю, что поступила некрасиво, но… Всего доброго, Мона».

Он даже представил себе эту сцену: Аннет упаковывает вещи, она в это время, примостившись на краешке стола, с решительным выражением лица строчит ему это послание, а в глазах застыли испуг и боль.

«Некрасиво, но…» Почему она не закончила фразу? Что она имела в виду? Что поступила благоразумно? Наверняка! Или проявила мужество? Ну, конечно! Какой мужественный шаг – собраться в момент и удрать от него вопреки своим желаниям. А о нем она подумала? Разве не бессердечно с ее стороны бросать его здесь одного, чтобы он медленно сходил с ума, снедаемый неуемной страстью.

Да, он хочет ее, хочет так, как не хотел никого на свете. Разве она понимает, как опасна ее красота для человека с его темпераментом? Эта загадочность, неуловимость, постоянная изменчивость облика и чувств. Бледное одухотворенное лицо и глаза, такие прекрасные и такие глубокие. Когда она смотрит на тебя, кажется, что ее взгляд проникает в самые сокровенные уголки души, открывая в тебе самом то, о чем ты и не подозревал. В ее облике нет ни тени вульгарности, пошлости. Грязь не пристает к ней. Но вот зло… Зло не так-то легко побороть. Сколько жадных и грязных рук желают коснуться этой бесценной жемчужины, коснуться и завладеть ею. Боже, она будет неподражаема, когда в ней, наконец, проснется настоящая женщина. В ней столько страсти и столько чувственности! При этой мысли горячая галльская кровь забурлила в жилах Алека. Нет, он должен покорить эту крепость и взломать врата ее неприступности! Мона должна принадлежать ему и только ему! И он добьется ее, чего бы это ни стоило! Не хочет добровольно, значит, он принудит ее. Ведь так всегда поступают победители. Конечно, это несколько смажет картину его успеха, но, в конце концов, важен результат. Некоторое время Алек стоял в полутемной гостиной, чувствуя, как напряжены до предела все его нервы. Воистину, любовь к Моне пока обернулась для него одним душевным расстройством. Он взял другой стакан, плеснул туда виски и приподнял его в прощальном жесте.

– Оревуар, мадам! – улыбнулся он красавице маркизе и залпом осушил стакан. Злость угасла сама собой, и он почувствовал себя гораздо лучше. Часы на каминной полке пробили половину девятого. Однако пора подумать и об ужине. И куда сейчас направиться? Вот если бы рядом была его Ундина… Нет, он должен увидеться с ней снова! Алек опять негромко чертыхнулся и решительно направился к письменному столу. Он напишет письмо Питеру, а там посмотрим!

Домой, домой, домой, мерно постукивали колеса Бристольского экспресса. Мона, забившись в угол купе, сидела неподвижно. Уже половина девятого. Алек на своем серебристом лимузине подъехал к дверям родительского дома на Беркли-сквер. По своему обыкновению, не заглушает мотор, и он мерно тарахтит, пока он взбегает по ступенькам, чтобы забрать ее на ужин. Как всегда, невообразимо элегантен: белоснежная рубашка, свежая бутоньерка в петлице, эффектно заломленная шляпа сдвинута слегка набок. Почему когда любишь, то в память в первую очередь врезаются именно детали? Или она просто боится даже мысленно воспроизвести весь его облик целиком?

Мона послала мужу телеграмму, сообщив о времени приезда. Итак, она снова бежит к Питеру в надежде обрести душевный покой под его надежной защитой. А ведь она могла в это время… Мона мечтательно закрыла глаза, представив себе шикарный ресторанный зал. Маленький столик на двоих, освещенный миниатюрной настольной лампой в розовом абажуре, негромкие звуки музыки, долетающие из танцевального зала. И они вдвоем с Алеком. Одни! И их разделяет только крохотное пространство стола. Алек смотрит на нее своими прекрасными темными глазами, пытаясь предугадать ее малейшие желания. Он говорит…

Что там пишут вечерние газеты? Мона развернула одну, попытавшись сосредоточиться на чтении. Но буквы прыгали у нее перед глазами, а мысли по-прежнему витали далеко от купе Бристольского экспресса.

Дорогой Питер! Какая жалость, что в сложившихся обстоятельствах нельзя посоветоваться с мужем, спросить, что ей делать дальше. Слава богу, что он ни о чем не догадывается, размышляла она, глядя в окно. В этом ее спасение. Питер с его открытой доверчивой душой, с его доброжелательностью ко всем и вся, как можно обмануть такого человека? Впервые она попыталась представить себе, а что было бы, если бы он обо всем узнал. В конце концов, он ведь тоже человек с нормальными человеческими чувствами и эмоциями. Вполне возможно, он стал бы ревновать. Ее Питер и ревность – трудно представить себе что-то более несовместное. Она еще ни разу в жизни не видела Питера рассерженным или злым. Конечно, кровь Гордонов давала о себе знать, но в те минуты, когда муж бывал чем-то недоволен, у него каменело лицо, оно делалось холодным и непроницаемым. Он нервно потирал кончики пальцев, и все. А потом это настроение исчезало бесследно, и Питер снова становился прежним, улыбчивым, добродушным, открытым.