Дуэль на брачном ложе - Арсеньева Елена

Дело шло к полудню, когда спасатели и спасенные воротились в корчму – голодные, усталые, мокрые, но взаимно довольные. Плотно поевши, все улеглись спать, предоставив Глашеньке и двум прислужницам корчмаря приводить в порядок грязную их одежду.

Наутро другого дня Маша вышла в горницу, вполне готовая продолжать свои странствия, жалея только об одном: что не простилась накануне с молодым курьером, который, конечно же, пустился в дальнейший путь. Корила она также себя за то, что не додумалась предложить ему ехать далее вместе: в конце концов, она была женою дипломатического агента того посольства, куда направлялся дипломатический курьер Комаровский, и ее долг был оказывать ему покровительство. Однако первым, кого встретила Маша в столовой, был именно Егор Петрович! И при виде его сконфуженного лица Маша вдруг так обрадовалась, словно родного брата встретила. Ее искренний смех растопил первую неловкость и смущение Егорушки, который все утро тщетно искал слова, чтобы напроситься в попутчики к милой ambassadrice [40]. После доброго получаса взаимных уверений в совершенном довольствии тем, что дальнейший путь до Парижа они проделают вместе, Маша и Егорушка вместе позавтракали, щедро вознаградили Зигмунда и хозяина корчмы, после чего и любавинский дормез, с несколько увеличившейся нагрузкою, влекомый отдохнувшими лошадьми, бойко помчал по направлению к прусской границе.

Наверное, окажись в компании с Машей и Егором Петровичем какой-нибудь искушенный путешественник, он немало повеселился бы, глядя на своих попутчиков, которые, просто сказать, с разинутыми от изумления ртами проезжали Германию. Они оба видели чужедальние земли впервые (Комаровский прежде не выезжал из России, а лишь встречал заграничных курьеров или на́рочных уже на русской земле), оба настроены были радостно удивляться всякому новому впечатлению – и не стеснялись своих эмоций.

Все приводило Комаровского в восторг, даже досадные помехи, вроде той, что от Мемеля (это уже началась Пруссия) до Кенигсберга три дня пришлось тащиться по песчаной прибрежной дороге, весьма утомлявшей лошадей, мимо мелких, серых, скучных балтийских волн. Граф клялся, что в сих неприметных водах таится ископаемая древесная смола, известная с древнейшей эпохи до нашего времени под именем янтаря, или электрона. По словам Егорушки, даже римские матроны всегда носили с собою шарики из электрона, которые они терли в руках, предполагая этим укрепить свои силы таинственной солнечной энергией, заключенной в этом творении солнца и моря.

Узнав от Егорушки, что янтарь в чрезвычайной моде во Франции, Маша пожелала остановиться в ближней деревушке, жители которой промышляли изготовлением и продажею изделий из сего минерала, и более чем задешево накупила ожерелий, серег, браслетов, винных кубков из янтаря, как темного, почти черного, так и медово-желтого и даже рубиново-красного.

Егорушка и тут сгодился. Он объяснил Маше, что просвечивающий янтарь (бастард), особенно если в светлой массе его заключены какие-нибудь древние насекомые, по цене считается дороже прозрачного и непрозрачного на целую треть, и помог несведущей своей спутнице выбрать наилучшие вещи из богатого собрания янтарей, которое представила им пожилая курносая немка в чепчике, владелица лавочки. Егорушка сразил ее глубиною знаний, поведав, что вычитал у Плиния [41], будто римлянам был известен способ окраски янтаря в красный цвет и такой окрашенный янтарь ценился у них на вес золота.

Маша подивилась Егорушкиной осведомленности и узнала, что у его отца было имение в Лифляндии, невдалеке от Риги, на побережье, так что поиски янтаря в балтийских дюнах и волнах были любимейшим развлечением Егорушкина детства. Вслед за этим, конечно, последовало длиннейшее повествование о семье Егора Петровича, о генеалогическом древе графов Комаровских, предки коих, носившие тогда имя простое – Комары, едва ли не были с Олегом, когда он прибивал свой щит на вратах Цареграда [42]; узнала Маша об отце, матери, трех сестрах и трех братьях Егорушки, его любимых племянниках и племянницах, санкт-петербургском и московских домах, о владимирском и тверском имениях – вообще все, что составляло жизнь молодого графа, сделалось ей ведомо, вплоть до того, что он с младенчества был сговорен с некоей особою, да вот беда – никаких признаков взаимной сердечной склонности меж ними не существовало отродясь!

Неведомо, заметил ли Егорушка легкое облачко, затмившее чело Марии Валерьяновны при сем известии, однако же он не позволил себе ни единого вопроса о том, почему и отчего так странно сложилась совместная жизнь молодоженов Корф, расставшихся почти на два года через день после венчания. Конечно, Егорушка чуял что-то неладное, и душа его рвалась между только что зародившейся симпатией к прелестной баронессе и давним восторгом, который вызвал в его душе барон. Маше пришлось вновь выслушать сагу о сражениях бригадира Корфа со злодейским самозванцем Пугачом, однако всего более поразило ее, что Корфа, оказывается, любили друзья и знакомые вовсе не за его лихую воинственность, а прежде всего за мягкость и человеколюбие, ставшие в министерстве иностранных дел притчею во языцех.

Маша сделала большие глаза, услышав сию новость, и Егорушка запальчиво возразил, что ему, мол, доподлинно известно, будто Корф был столь добр, что с трудом мог решиться прогнать пьяного лакея – не то что отправить его отведывать плетей в холодную! «Так я для него значу менее пьяного лакея?!» – подумала Маша, и слезы невольно набежали на ее глаза, однако тут же высохли: наконец-то закралось ей в душу сомнение – а правильно ли поступила она, не последовав совету отца-матери и не поставив мужа в известность о своем намерении его посетить?.. Бог знает, каковы его планы относительно их совместной жизни. Не будет ли он ненужно оскорблен незваным визитом жены, не затруднит ли Маша себе самой осуществление замысла своего – расстаться с бароном без шума и скандалов? Опять же, первая – внезапная! – встреча неминуемо произойдет у супругов в присутствии любезного Егорушки, который, конечно же, не упустит возможности сдать свою попутчицу с рук на руки барону в надежде заслужить его высокочтимое одобрение (тут Маша с трудом подавила приступ нервического хохота), и, явившись нежданно-негаданно, она сама поставит себя в дурацкое положение. А потому в Данциге, где путники сделали дневную остановку, Машенька сочинила письмо следующего содержания:

«Милостивый государь! Покорно исполняя соизволение Ваше, до сих пор оставаясь жить в вотчинном имении, я ныне осмелилась пойти противу приказа Вашего, опасаясь за судьбу нашего брака, а посему спешу уведомить Вас, что в скором времени приеду в Париж и там буду иметь честь покорно ожидать Вашего приговора своей судьбе.