Гори, венчальная свеча - Арсеньева Елена

Наконец Чечек, оступившись, рухнула на пол, но, падая, увлекла за собою Лизу, и они под перезвон бизеликов и под вопли и смех невольниц, среди которых выделялись басистые причитания Гюлизар-ханым, покатились по полу.

И вдруг голоса стихли, будто их ножом обрезали. Это было так неожиданно, что Лиза на миг ослабила хватку, и Чечек удалось вывернуться из-под нее и подняться. Лиза тоже вскочила, готовая вновь вцепиться в эту заразу, но тут она увидела, что все гаремницы, а вместе с ними и Гюлизар-ханым пали ниц.

Лиза оглянулась… и увидела Сеид-Гирея, стоявшего у входа.

Чечек с жалкой улыбкою пыталась расправить лоскутки своих розовых одежд, а Лиза так и замерла, растерянно уставясь на молодого султана.

Сеид-Гирей держал в руке белый шелковый платок, который, по обычаю, должен был опустить на плечо невольницы, которую выбрал для своего ложа на эту ночь.

– Что такое? – спросил он негромко и вроде бы даже мягко. Но у Лизы мороз прошел по коже. – Или вы забыли, что нынче пятница? Или меня здесь не ждали? А может быть, вы хотите, чтобы я набил этим пухом ваши утробы?..

– Повелитель мой! – Чечек тяжело рухнула на колени. – О повелитель!..

В ее голосе звенел такой ужас, что Лиза поняла: спесивость Чечек – не более чем личина. И она тоже всего лишь невольница, которая безумно боится своего господина, властного и над жизнью ее, и над смертью, а значит, она ничем особенным не выделяется для него среди других. И если Лиза сейчас уступит охватившему ее страху и тоже падет ниц, она навсегда останется для Сеид-Гирея всего лишь трепещущей от страха пленницей, игралищем его мимолетных прихотей. Это значит, она будет бесповоротно унижена, а пуще всего, потеряет всякую надежду на возможность побега. Нужно сделать что-то, что-то!.. Мысли лихорадочно бились в голове, но холодный взгляд желтых глаз леденил ее.

О, она уже не раз видела такой взор на Востоке!

Это были воистину глаза мусульманина – спокойные, полные скрытого ровного огня, без тревоги, без порывов. В них не пылала жажда борьбы или исканий. Только собственное состояние, собственный покой или непокой имеют значение; только возмущение духа или сердца может тронуть незамутненную, холодную чистоту этого взора.

Но как, о Господи, как же возмутить этот дух?!

Решение пришло мгновенно. Не заботясь даже о том, чтобы прикрыть оголенную грудь или поправить волосы, она кинулась вперед и пылко обняла Сеид-Гирея.

– О господин! – воскликнула она, и улыбка ее могла бы ослепить праведника. – Наконец-то ты пришел! Я так ждала тебя! – И она покрыла легкими, бессчетными поцелуями его окаменевшее от изумления лицо.

Позади раздался стон Гюлизар-ханым, полный животного ужаса.

Но Гюлизар-ханым, и Чечек, и опасность были где-то далеко.

Все существо ее сейчас напряглось в страшном, отчаянном усилии – поразить Сеид-Гирея, завладеть им любой ценой! Этим желанием, будто сладким ядом, были проникнуты ее поцелуи, прикосновения груди, дрожь ласковых рук, стук сердца… И наконец она увидела, что под жаром ее взора лед в глазах Сеид-Гирея начал таять! Знакомое, такое волнующее золотисто-зеленое сияние вспыхнуло в них, и улыбка чуть тронула твердые губы.

– Гюзель… Дюльберлик… Хаджике… Гюльбери… – Неотрывно глядя на Лизу, он называл женские имена, словно перебирал драгоценные камни, словно примерял ей дорогие украшения. – Нет, Рюкийе, – сказал он, и звук его голоса отозвался трепетом во всем теле Лизы. – «Ах! Душа моя, Рюкийе-ханым!.. Любящий ее Маджар Мустафа…» Много лет назад я увидел эту надпись на белой мраморной плите на воротах крепости в Буджаке[53]. С тех пор я беспрестанно думал о ней, этой неведомой красавице, вызвавшей бессмертную страсть. Я представлял ее себе, искал среди других. Может быть, она была похожа на тебя?.. Рюкийе! Я буду звать тебя Рюкийе.

Сеид-Гирей медленно поднял руку и положил на плечо Лизы свой белый шелковый платок. А другой рукою он мягко коснулся ее волос, с которых осыпался белый пух, словно легкие снежинки…

Ни свет ни заря где-то совсем рядом закричал петух. Помстилось, что ли?! Лиза вскинулась, со сна перепугавшись, и увидела, что Сеид-Гирей тоже не спит, а, приподнявшись на локте, смотрит на нее.

Устыдившись, Лиза вновь прилегла. Она не знала, что ей теперь делать. Бог весть, как у них, у султанов, водится! Может, ей надобно бегом с ложа бежать? Или, едва открыв глаза, бить поклоны? Или молиться?..

Ее раздумья перебил новый петушиный крик. Лиза невольно вздрогнула, и Сеид-Гирей чуть улыбнулся:

– Не бойся. Это мой любимый петух. Когда я провожу ночь в гареме, его тоже приносят сюда. Скоро ты его увидишь: он большой и белый, хотя, конечно, не столь белоснежный и огромный, какого видел на первом небе пророк Магомет. Тот петух гребнем доставал до второго неба, отдаленного от первого на пятьсот лет путешествия. Он каждое утро приветствует Аллаха и криком своим будит всех тварей земных.

Он говорил очень серьезно, медленно и нараспев. Лиза слушала, будто сказку, зачарованно распахнув глаза. Но вот Сеид-Гирей умолк, и она огорченно вздохнула.

– Расскажи еще! – попросила Лиза, устраиваясь поудобнее, свернувшись клубком, будто кошка.

Он тихо засмеялся.

– О ты… Рюкийе!.. А ты не боишься меня, что так смела в словах?

Лиза смотрела на него нерешительно. Какой ответ он хочет услышать? Да? Нет? Ох, все равно не угадать! Так не лучше ли просто сказать правду?

– Боюсь, – кивнула она так резко, что вьющиеся русые пряди занавесили лицо, будто бледно-золотистая чадра. – Когда ты смотришь на меня и молчишь. А когда рассказываешь, не боюсь.

– Ну не могу же я рассказывать с утра до ночи! – Он мягко отвел с ее лица волосы и теперь смотрел на нее, как на ребенка.

– Отчего же? Можно и не с утра до ночи. Надо и поесть, и… и… – Она хотела сказать «отдохнуть», но молнией мелькнуло воспоминание о буйстве прошлой ночи, и Лизу в жар бросило. Наверное, он тоже подумал об этом, потому что взгляд его стал пристальным, а рука, которой он небрежно поглаживал Лизино обнаженное плечо, вдруг с силой стиснула его.

– О ты, Рюкийе… – повторил он как-то странно, словно бы недоумевая. – Щеки твои медом торгуют! Да что ты такое? Ты неумела в любви и неловка. Ты застенчива, хоть и желаешь казаться бесстыдной. Ты не в силах долго поддерживать огонь, мгновенно вспыхиваешь и мгновенно сгораешь. Но что за волшебный трепет таится в кончиках пальцев твоих? Отчего так сильны твои колени? Что за шелковые тиски сокрыты в глубинах лона твоего? Почему я, владея тобою, радею не только о своем, но и о твоем восторге? Зачем мне это? Как смогла ты заставить меня забыть самого себя?..