Констанция. Книга первая - Бенцони Жюльетта

— В церковь?! — изумилась женщина. — В пять часов утра?!

— Но ведь церковь, мама, очень далеко.

— Ах, да, церковь далеко, — кивнула головой женщина, и на ее губах появилась улыбка. — Тогда, Филипп, тебе надо спешить, а то можешь опоздать.

— Да-да, мама, надо спешить. Не беспокойся, я к полудню вернусь.

— Все понятно, Филипп, — женщина закрыла ставни, а Филипп вскочил в седло и тронул поводья.

Этель долго стояла у окна на холодном полу, глядя, как ее сын едет по дороге, а потом неожиданно сворачивает не налево, а направо.

— Права была Лилиан, — улыбнулась женщина, — мой сын влюбился. Что ж, дай бог ему счастья, пусть его жизнь сложится лучше, чем моя, пусть он не знает никакой беды и печали.

Она прикрыла ставни и уже больше не ложилась. А когда проснулись Марсель и Лилиан, Этель уже радостно хлопотала на кухне, готовя завтрак.

В очаге весело пылал огонь, на большой сковородке жарились большие куски свинины, а в центре стола стоял кувшин с самым лучшим вином.

— Мама, зачем ты встала? — сказала Лилиан. — Я бы сама приготовила завтрак.

— Нет, дочь, я это сделаю не хуже тебя, я еще не такая старая.

— А где Филипп? — тут же поинтересовалась Лилиан, протирая заспанные глаза.

— Филипп? А он уехал в церковь, уехал в пять часов утра. Неужели ты не слышала?

— Нет, не слышала, да он ничего и не говорил. Лилиан пошла умываться, а Марсель, понимая, куда направился племянник, лукаво улыбнулся и подмигнул сестре. Та посмотрела на брата довольно строго, но ничего не сказала.

И Марсель, отбросив со лба пряди темных волос, сел за стол и стал смотреть в огонь.

— Так ты знаешь, кто его избранница? — спросила Этель своего брата. Тот пожал плечами.

— О чем это ты, Этель?

— Да ладно, Марсель, не надо врать хоть мне. Я вижу тебя насквозь и догадываюсь, что Филипп поделился с тобой своей радостью.

— От тебя ничего не скроешь, ты очень проницательная.

— Так кто же она? — снова повторила свой вопрос Этель.

— Констанция Реньяр — услышала в ответ Этель Абинье.

ГЛАВА 9

И вновь Филипп очутился в этом чудесном месте. Шумел водопад, бурлил ручей, потоки воды вились среди камней. Но мир выглядел неприветливо и сиротливо, несмотря на буйство осенних красок, несмотря на трогательно-прохладный солнечный свет. Здесь не было Констанции, а Филипп твердо был убежден — это место принадлежит ей и только ей. А поскольку юноша видел уже себя допущенным в сердце девушки, он нашел в этом прекрасном уголке местечко и для

Себя.

Он завел коня на лужайку, а сам вернулся к ручью. Мокрые валуны не были надежной опорой, но Филипп Абинье, перескакивая с одного на другой, добрался до серого плоского камня.»Он словно бы отполирован временем и приспособлен для нужд человека».

Филипп опустился на его плоскую вершину и взглянул вверх, туда, где начинался водопад.»Это же надо, — подумал Филипп, — я упал с такой высоты и остался жив. Не иначе как провидение спасло меня руками Констанции. Ведь если быть абсолютно искренним, она спасла меня и в тот день, когда убили отца. Если бы не она, Реньяры, не задумываясь, расправились бы со мной. Боже мой, как долго я, оказывается, знаю эту девушку, — подумал Филипп, — и в то же время я ничего не знаю о ней, как впрочем, и она обо мне. Единственное, что нам известно — это то, что мы заклятые враги. Но я не хочу ненавидеть Констанцию, да и она полна ко

Мне нежных чувств. Только за что?» Филипп Абинье ощутил, насколько теплый камень, словно и не стоял он до половины погруженный в ледяную воду. И тут

Юноше показалось, что камень хранит тепло девушки, выбравшей его местом своего уединения.

— Констанция, — прошептал он, скользя рукой по гладкой и теплой поверхности камня.

Он прикрыл глаза и представил, как его пальцы скользят по коже девушки, по плечу, по нежной шее:

— Констанция, — снова повторил он.

Филипп уже и сам поверил в свою фантазию, как будто он был сейчас рядом с Констанцией, ощущал своей рукой ее тепло. А та неподвижно лежала рядом, не прекословя ему. Юноша осторожно, боясь спугнуть видение, боясь открыть глаза, лег на камень. Но солнце все равно пробивалось сквозь опущенные веки и он, разозлившись на дневное светило, сдвинул шляпу на глаза. Теперь уже ничто не мешало ему мечтать.

Он лежал на теплом камне, гладя рукой его гладкую поверхность, а мир был погружен в темноту, из которой он мог вызвать своей волей любое, самое заветное, еще невиденное им, но желанное видение.