Яд для королевы - Бенцони Жюльетта

— Этот красавчик? Он же, кажется, лет на десять моложе ее...

Высказав это предположение, графиня осеклась: в их кругу не было принято критиковать родителей в присутствии детей. К тому же сейчас она не просто допустила неловкость, она могла ошибаться: Шарлотта передавала не более чем слухи, сообщала лишь то, о чем поведала ей мать-настоятельница...

— Я не имела права так говорить, — со вздохом сказала графиня. — Вы, конечно, с ним не знакомы?

— Нет. Я не видела его ни разу в жизни.

— Сколько времени вы не навещали дом своей матери?

Шарлотта почувствовала, что краснеет, словно тетя и чем-то ее упрекнула.

— Кажется, год, не меньше. Во время прошлых каникул мама еще не закончила какие-то переделки в доме, и мне там было негде разместиться...

С губ графини готово было сорваться язвительное замечание, но она сдержалась. Девочке совершенно не обязательно лишний раз напоминать, что она нежеланный гость в родном доме. Но, зная Марию-Жанну де Фонтенак, графиня не удивилась ее отношению к дочери: никогда еще в красивом футляре не хранилось такое равнодушное и эгоистичное сердце.

Вдобавок невестка была еще и скупа. Предметом ее непомерных забот и таких же трат была только ее собственная кукольная особа. И после сорока она сохраняла свежий цвет лица, великолепные золотистые волосы, красиво сочетающиеся с ее золотисто-карими глазами, и точеную фигурку, сумев за одним-единственным исключением избавить себя от тягот материнства, которые наносят такой урон женской красоте. Появление на свет дочери нисколько ее не обрадовало, скорее даже огорчило. Она, конечно же, предпочла бы иметь сына, который мог достигнуть славы и почестей. Шарлоттой она не занималась. Делала вид, что ее вообще не существует на свете, особенно с той поры, как стало заметно, что девочка обещает стать красавицей. После кормилицы ее передали няньке, потом гувернантке, а затем отправили в монастырскую школу к урсулинкам. В родном доме Шарлотта знала только заботу слуг и робкую ласку одной дальней родственницы, старой девы, живущей в доме из милости. Само собой разумеется, что сестра мужа, ее мнение или совет мало что значили для Марии-Жанны де Фонтенак, она вспоминала о золовке только по воскресным дням, когда, покидая после службы собор, ей доводилось вступать в беседу с кем-либо, имеющим отношение к королевскому двору.

Клер де Брекур никогда не могла понять, почему эта женщина стала так дорога ее брату Юберу, красивому мужчине сорока лет, который не один год провел в странствиях по Востоку, прежде чем окончательно поселился на родине и принял по праву преемственности от своего отца должность наместника города Сен-Жермена. С мадемуазель Шамуазо он познакомился в салоне мадам де Рамбулье, куда привезла его одна родственница, чрезвычайно гордая столь необыкновенным путешественником. Главный герой вечера очень бы скучал, если бы не эта красивая девушка, ей тоже было не слишком весело, но она внимательно слушала его рассказы о скитаниях по дальним странам. Юбер влюбился в нее с первого взгляда, и красавица ответила на его чувство с таким пылом, что им пришлось очень скоро обвенчаться, чтобы избежать нежелательных толков и пересудов. Впрочем, впоследствии тревога оказалась ложной.

Став баронессой де Фонтенак, молодая дама с большой радостью оставила скромный парижский домик отца-прокурора и переселилась в великолепный особняк в Сен-Жермене, поближе не только к королевскому дворцу, но и к королевскому двору, поскольку молодой король предпочитал жить именно там: мятежи Фронды ^[5]навсегда отвратили его от Парижа.

Только после того, как кардинал Мазарини ^[6]умер, Людовик XIV почувствовал себя совершенно свободным и начал царствовать. А царствовать он желал в окружении пышной роскоши. Он женился, взяв в жены испанскую принцессу Марию-Терезию, и проводил время в бесконечной череде праздников. Людовик обожал всевозможные игры, охоту, балы, женщин и, конечно же, любовь, не говоря о танцах, цветах и чудесных парках. Своего брата, которого по придворному этикету называли Месье и который носил титул герцога Орлеанского, он женил на очаровательной Генриетте Английской ^[7]и считал, что Лувр, Тюильри и даже Пале-Рояль слишком мрачны для юных красавиц. Зимой он жил со своим двором в Сен-Жермене, а летом переезжал в Фонтенбло. В один прекрасный день Людовик отдал под суд своего министра финансов Фуке за ту немыслимую роскошь, какой тот окружил себя и какая королю и не снилась. Тогда же король приказал возвести в Версале сказочный дворец вместо скромного охотничьего павильона, построенного его отцом. Что касается страсти Людовика к женщинам, то она могла сравниться разве что с его страстью к еде: он поглощал такое количество деликатесов, что врачи всерьез опасались за его здоровье. Король всегда был увлечен какой-нибудь красавицей, что не мешало ему срывать то один милый цветочек, то другой, в изобилии окружавшие его, где бы он ни появлялся. Мадам де Фонтенак однажды сыграла роль такого цветочка, и, проведя с Людовиком ночь любви, года три ждала, что пламя страсти вновь вспыхнет в королевском сердце. Увы, этого не случилось, но эта единственная ночь стала священной тайной молодой женщины и вконец испортила ей характер, сделав невыносимой для окружающих. Первой жертвой, естественно, стал ее супруг: Мария-Жанна считала, что господин де Фонтенак непременно должен сделать блестящую карьеру — стать маршалом Франции или, на худой конец, наместником какой-нибудь провинции. Ее несказанно удручало и раздражало, что он сам совершенно был лишен подобных амбиций, вполне довольствуясь своим положением. Ожидая королевской милости, она не раз изменяла своему супругу, и неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы муж внезапно не подхватил инфлюэнцу и не скончался совершенно неожиданно в расцвете сил. Мария-Жанна осталась вдовой, но, желая полной свободы, вскоре постаралась избавиться и от дочери, отправив ее из родного дома в монастырь, что окончательно рассорило ее с золовкой, мадам де Брекур.