Звезда моя единственная - Арсеньева Елена

И вот красота Мари засияла новым блеском, обрамленная в купленные (отнюдь не взятые напрокат!) на деньги Столыпина бриллианты, и она с новым, только что обретенным достоинством замужней богатой дамы стала появляться в свете, уверенная, что теперь-то «они все» поймут… оценят… содрогнутся от горя, что потеряли ее и отдали «какому-то Столыпину»!

Не стоит уточнять, что мужа она не любила.

Современник писал о ней так: «Называя модных петербургских женщин тех лет, я забыл упомянуть о Марии Васильевне Столыпиной: по своей дружбе с великой княжной Марией Николаевной она играла видную роль в петербургском Большом свете и была олицетворением того, что в те времена называлось львицей… Ее красота была эффектна. Как все ее современницы, Мария Васильевна подражала Александре Кирилловне Воронцовой-Дашковой, но не имела ни чарующей грации, ни ее тонкого ума. Во всей ее особе проглядывало что-то резкое, до того резкое, что невольно, слушая ее, приходилось удивляться, как женщина, прожившая весь свой век в Большом свете и принадлежавшая к нему и по рождению, и по воспитанию, так бесцеремонно относилась ко всем обычаям и приемам этого Большого света».

Не то чтобы Мари Трубецкая, ныне Столыпина, не была тонка чувствами… но ее огромное самомнение мешало ей считаться с кем бы то ни было, кроме себя. Даже с отчаянно влюбленным в нее мужем. Она совершенно искренне считала, что законы и правила приличий не для нее. Имена ее любовников не называли – они не были теми людьми, общение с которыми, даже сугубо чувственное, может составить славу женщины. Однако все знали, что Мари спокойно, вполне открыто, откровенно и даже холодно наставляет рога Столыпину. Никто понять не мог, почему она с ним так жестока.

Для нее-то все было ясно: потому что он не Барятинский!

Впрочем, Столыпин до поры до времени был своей жизнью более или менее доволен. Но вот именно – до поры до времени…

А время шло, и многое менялось не только в жизни Мари, но и вокруг нее.

Великий князь Александр Николаевич вернулся из Европы помолвленным с прелестной принцессой, которую звали Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария Гессен-Дармштадтская. Вскоре они обвенчались, и при дворе появилась великая княгиня Мария Александровна, жена будущего императора. Великой княжне Ольге Николаевне искали жениха среди европейских принцев. Согласно государственным интересам, в ее сердце больше не должно было быть места для князя Барятинского, как не было места для него в сердце ее старшей сестры Мэри.

Он безраздельно царил только в сердце Мари Столыпиной, но это его нисколько не волновало.

Барятинский присутствовал при венчании наследника Александра Николаевича, а потом отбыл на Кавказ, где был прикомандирован к Кабардинскому егерскому князя Чернышова полку и назначен командиром 3-го батальона этого полка. Полк участвовал в большой экспедиции князя Михаила Семеновича Воронцова для разгрома ставки Шамиля в ауле Дарго.

Экспедиция оказалась неудачной. Правда, Барятинскому удалось в ней блестяще прославиться во время занятия Андийских высот, однако он был тяжело ранен в ногу. Награжденный орденом Святого Георгия 4-й степени, он вернулся в Петербург как раз «вовремя», чтобы присутствовать на свадьбе Ольги Николаевны.

Мари ожидала его приезда не радостно, а злорадно. Она любила Барятинского, конечно, любила, но слишком уж настрадалась по его, как ей казалось, милости, вернее немилости, чтобы оставались силы на сочувствие. Ей плохо – пусть и ему плохо будет!

А ей было плохо…

Перепархивая из одной постели в другую, она как-то вдруг, не тотчас, заметила, что ее презирают в свете. Нет, третировать ее за дурную славу никто не осмеливался: все-таки Мэри, герцогиня Лейхтенбергская, продолжала дарить ее своей дружбой, не желая слышать (и не слыша – никто не осмеливался с особой из царствующего дома сплетничать!) о ней ничего плохого, да и императорская чета неплохо к ней относилась. Александра Федоровна – за то, что Мари была сестрой незабываемого Бархата. Николай Александрович – за то, что она в своем тщеславии помогла избавить наследника престола от очень многих неприятностей. Кроме того, Николай, «первый кавалер империи», всегда извинительно относился к слабостям хорошеньких женщин, а Мари Столыпина была не просто хорошенькая – она была красавица!

Итак, никто вслух не осуждал Мари Столыпину за ее неоткровенное распутство и не осмеливался от нее отвернуться. О ней не судачили громко. Однако слава, дурная слава, вилась за ней, подобно дымку за огнем. Наверняка доходило что-то и до Столыпина, однако он предпочитал ничего не знать, ничего не слышать и не видеть.

Подарок судьбы, а не супруг!

Но Мари часто задумывалась: а что у нее есть, кроме этого «подарка судьбы»? Не продешевила ли она, продавшись Столыпину? О да, удалось отдать многие долги Трубецких, ее семья больше не бедствует, а сама она – одна из самых состоятельных женщин Петербурга, но… но у нее нет даже намека на счастье! У нее нет детей.

Посещения Мэри Лейхтенбергской, которая уже стала матерью, были для нее и радостны, и мучительны. Сначала Мари думала, что беда в ней, ведь она не беременела не только от Столыпина, но и ни от одного из своих любовников. Что характерно, она нарочно их подбирала среди самых красивых мужчин, как если бы надеялась на беременность, чтобы ребенок, буде он заведется во чреве ее, родился красавцем.

Не было никакого!

«Вот если бы Барятинский…» – упорно думала Мари, хотя совершенно непонятно, конечно, откуда бралась эта слепая вера и почему Барятинскому удалось бы засеять то поле, которое упорно оставалось неплодородным, несмотря на усилия столь многих сеятелей.

Так или иначе, мечтать Мари могла сколько угодно: Барятинского в Петербурге не было, и лишь только слухи долетали о нем с Кавказа. Но вот – но вот пришло известие о том, что он возвращается! Опять раненый, опять покрытый славой…

Правда, ходили слухи, что он должен ехать для поправления здоровья за границу, но увидеться все равно удастся.

Удалось.

Произошло это в доме графа Льва Сайн-Витгенштейна, за которого вышла замуж сестра Барятинского, подруга детских лет Мари – Леонилла. За это замужество Мари необычайно злилась на бывшую подругу. Во-первых, это было внешнее объяснение, «для других», – потому что Леонилла предпочла Сайн-Витгенштейна брату Мари, Александру Трубецкому, тому самому Бархату, к которому так благоволила императрица. Впрочем, злиться на это было тем более смешно, что Бархат уже был женат. Во-вторых – и в-главных, – злить Мари заставляла обыкновенная зависть. Леонилла, которая была, конечно, прелестна, но все уже уступала Мари красотой, стала женой высокородного графа, причем из прославленной семьи: Леонилла стала ее сиятельством, графиней Сайн-Витгенштейн, а она, Мари, – просто какая-то Столыпина…