Причуды богов - Арсеньева Елена

Короткий вопль отчаянного ужаса взорвал тишину, и Юлия не сразу сообразила, что это ее крик… А рука незнакомца больше не зажимает ей рот. Он вообще больше не держал ее – одним неслышным броском оказался рядом с Адамом, обрушил тому на голову его же костыль, прислоненный к топчану, – звук удара показался Юлии столь же оглушительным, как ее крик.

Адам рухнул. Незнакомец покачнулся, будто сраженный незримой пулею, ноги его подогнулись, он попытался схватиться за стену – и упал рядом с Адамом.

В коридоре послышались встревоженные голоса, распахнулись двери, вбежали со свечами Виктор Петрович, Павлин, еще какие-то люди…

Наконец-то оцепенение, сковавшее Юлию, прошло. Она выскочила из своего закутка, выхватила из рук Павлина свечку и ринулась к постели Зигмунда.

Нож торчал в спящем по самую рукоятку, и новый страшный вопль Юлии заставил мужчин испуганно замереть. Она рванула шинель – и прижала руки к груди, выронив свечу, когда увидела на подушке не мертвое лицо Зигмунда, а комок какого-то тряпья.

Да и вся пронзенная Адамом «фигура» была не чем иным, как куклой из одеял и запасных докторских халатов.

Подбежал Павлин и торопливо захлопал по постели, затлевшей от уроненной свечки. Запах гари уже поплыл по комнате, а Юлия стояла столбом, пустыми глазами глядя то на постель Зигмунда, то на Виктора Петровича, подбежавшего к ней. Он шевелил губами, верно, говоря что-то, спрашивая, – Юлия не слышала ни звука.

Она схватила руку Виктора Петровича, державшего трехсвечник, и пригнула ее низко, к двум неподвижно лежащим телам.

Лицо Адама – искаженное недоумением, болью, залитое кровью. Это зрелище не вызвало в ней ни малейшего трепета. Но когда осторожно перевернула тело незнакомца… – почему незнакомца? Она ведь знала, кого увидит! – когда осторожно перевернула недвижимое тело Зигмунда и вгляделась в безжизненные черты, слезы хлынули у нее из глаз. Причитая и всхлипывая, Юлия припала к нему, обняла, быстро, мелко целуя ненаглядное, похолодевшее лицо, что-то шепча бессвязно, и громом небесным показался внезапно прорвавшийся сквозь ее оцепенение изумленный голос Королькова:

– Да пойму ли я, что все это значит, черт возьми?!

Если бы кто-то смог это объяснить заодно и Юлии…

Итоги сего сражения были таковы: один живой и один убитый. Зигмунд просто лишился чувств от слабости, приступ коей последовал за взрывом сил, однако от сего взрыва Адаму досталось крепко. Но никто об убитом не скорбел: он ведь и сам явился, чтобы убить, так что всего лишь получил свое. Потом выяснилось, что Зигмунд именно этой ночью первый раз попробовал пройтись, но, идучи мимо приемной комнаты, увидел Адама Коханьского, своего старого знакомца, заскорузлые от крови повязки которого осматривал Павлин, так что Адам был хорошо освещен. Зигмунд его вмиг узнал, а услышав историю об учителе, заподозрил неладное, тем паче что у него были все основания ждать отмщения поляков. Он и не сомневался, что Адам будет его искать, затаился, решил выждать, – и уже известно, чем все завершилось.

Все это Юлия узнала от Королькова, иногда заходившего в комнатку, куда она сама себя добровольно заточила, подвергнув суровому наказанию: непрестанному щипанью корпии. Добродушному Виктору Петровичу Юлия могла наплести семь верст до небес: мол, зашла проведать больных, невзначай заглянула за шторку – ну и так далее. Но потом, когда она вспомнила, с каким отчаянием рыдала, тормоша бесчувственного Зигмунда, у нее язык начинал заплетаться и не находилось ни единого вразумительного слова для объяснения.

«Испугалась за господина Сокольского – все-таки он мой спаситель», – наконец-то вымучила она приличный довод, но ничуть не удивилась тому, что доктор Корольков глядит с недоверием, задумчиво разминая пальцы и ничего не говоря в ответ. Может быть, он вспоминал, как Юлия покрывала поцелуями лицо Зигмунда? Это мало напоминало обычную признательность!

Множество вопросов хотел бы задать Корольков этой красавице, которая его, несомненно, дурачила, однако не мог решиться. Зигмунд тоже был сейчас не в том состоянии, чтобы у него что-нибудь выспрашивать, да и сомневался Корольков, что получил бы от него откровенное объяснение, хоть доктор и больной были теперь приятелями. «В любви нет друзей – есть только соперники», – размышлял Корольков и тихонько вздыхал, хороня свои несбывшиеся надежды и поглядывая на Юлию уже больше сочувственно, чем недоверчиво, подозревая истину – и стыдясь своих подозрений. Впрочем, его осуждение или одобрение слишком мало значило для Юлии.

Хорошо было одно: Зигмунд в ее глазах очистил себя от обвинений в предательстве, а значит, отпала необходимость в ее непрестанном за ним слежении. Теперь можно было отыскать отца, написать ему, уехать отсюда!

Уехать… И постараться все забыть.

Юлия даже начала писать к отцу, да застряла на полдороге: слишком многое приходилось объяснять. Нет, лучше просто сообщить: я жива и здорова, – а там радость встречи затуманит отцу голову, он ни о чем и не спросит. Главное, поскорее уехать к матушке, а уж ей-то, пожалуй, Юлия сможет хоть что-то рассказать о своих приключениях. И то – самую малость!

Так она решила. Но судьба, как всегда, распорядилась иначе.

Однажды Юлия, по обычаю, сидела и щипала злосчастную корпию, и пришел за очередной охапкою Павлин, но вместо того, чтобы забрать ее и идти восвояси, вдруг встал в дверях, глядя на Юлию с откровенным любопытством и с каким-то даже почтительным страхом, словно выискивая в ее лице какие-то новые черты.

«Может, у меня третий глаз открылся?» – зло подумала Юлия, но тут Павлин, стушевавшись под ее сердитым взглядом, выскочил за дверь, и до Юлии долетел его возбужденный шепоток:

– Разрази меня гром – она! Наша барышня!

Речь явно шла о ней. И что же такое приключилось, ради чего Павлин соглашался подвергнуться каре Ильи-пророка?!

Любопытство одолело Юлию и наконец вынудило ее скинуть с колен ветошь и тихонько выйти в коридор.

Все наиглавнейшие события в лазарете так или иначе сосредоточивались вокруг доктора Королькова, а потому Юлия пошла его искать и скоро услышала сердитый и громкий голос Виктора Петровича, доносящийся из приемной:

– А я вам говорю, что это ошибка! Дама, похожая на описываемую вами, действительно живет при лазарете, однако это не может быть она!

– Как, вы говорите, ее фамилия? – перебил Королькова голос, пригвоздивший Юлию к полу. Она невольно схватилась за дверь, чтобы не упасть.

– Белыш! – воскликнул Корольков, и тот, второй голос задумчиво протянул:

– Все это более чем странно, хотя… Это она, я уверен! Позвольте мне хотя бы взглянуть на нее, господин доктор. Ваше упрямство кажется мне необъяснимым.