Гарем Ивана Грозного - Арсеньева Елена

Бомелий вошел в ворота – и улыбка против воли взошла на его сведенное напряженной гримасой лицо. На плотно убитой площадке напротив кирхи уже стояла высокая прямая ель с обрубленными боковыми ветками. К дереву крест-накрест были прибиты тележные колеса и деревянные бруски, так что оно напоминало подбоченившегося человека. Кое-где развевались цветастые лоскутки, привязанные к колесам и сучьям. Вид у ели был странный и несколько диковатый, словно бы само дерево удивлялось, что оно здесь делает в таком виде.

Бомелий вздохнул, и улыбка сползла с его губ. Да-а… По законам празднества, Майское дерево следовало изукрасить сверху донизу. Не зря в Англии о разодетых девушках говорят: «Нарядна, как Майское дерево!» На нем во множестве болтаются яркие ленты, ствола не видно из-за цветов, кругом блестит позолоченная яичная скорлупа. Везде, перед каждым домом, в майский день стоят выкопанные из земли зеленые кусты, в изобилии убранные желтыми, непременно желтыми цветами, так что чужеземец может вообразить, будто кругом дома торговцев пивом!

Но все, что увидел Бомелий, это несколько зеленых ветвей, которые, наверное, выпустили свои листики, поставленные в воду, в домашние кувшины. На деревьях из-за необычайно холодной весны листочки еще не проклюнулись; даже невзрачные, хотя и очень нежные, пахучие белые цветочки, которые здесь зовутся подснежники, еще не выглянули на свет Божий в пригретых солнцем распадках. Что касаемо цветных лоскутков… после бегства из Ливонии обитатели слободы еще не успели нажить такого богатства, при котором не жаль рвать платье на тряпки и украшать ими какое-то дерево, пусть даже оно является символом удачи и грядущей роскоши.

Кроме того, пастор Веттерман не больно-то приветствует старинные языческие обряды. Конечно, он примет участие в праздничной пирушке и будет хлестать пиво, не отставая от своих прихожан, но лишь потому, что любит хмельной напиток пуще своей бессмертной души, а вовсе не из уважения к старинному празднику. Вдобавок он был не в духе, потому что вскоре предстояло отправляться проведать свою паству в Углич, Кострому и Нижний Новгород, где, по цареву приказу, поселились другие вывезенные из Ливонии немцы, а покидать насиженное местечко Веттерман терпеть не мог: настоящего пива где-то в Нижнем днем с огнем не сыщешь!

– Элизиус! – раздался громовой рев, и Бомелий, обернувшись, увидал Таубе, немецкого наемника, в числе нескольких других служившего теперь в опричнине. Таубе стоял на пороге пивной, а за его широченной спиной маячили веселые, раскрасневшиеся и порядком уже осоловелые Эберфельд, Кальб и Крузе – такие же наемники. Одежды их являла собой немыслимую смесь русского и рыцарского платья, однако из-под панцирей выглядывали все те же опричные метлы, при виде которых Бомелия явственно перекосило.

– Иди к нам, лекарь Элизиус! Будем пить за Майское дерево, за родную Швабию!

Бомелий с усилием растянул губы в подобии улыбки. За Швабию! Он бы выпил за родной Везель и родную Вестфалию, но не с этими исчадиями ада, которые льют кровь как воду, пользуясь попустительством русского царя и превосходя в жестокости даже Малюту Скуратова.

– Герр Таубе… герр Крузе, герр Кальб, герр Эберфельд, – чопорно кивнул он.

Таубе и прочие были уже слишком пьяны, но до Эберфельда, самого сообразительного и хитрого, кое-что дошло. Он принял на лицо приличное выражение почтения и отвесил поклон:

– Герр Бомелиус, окажите нам честь, – хотя бы одну кружечку настоящего пива в компании ваших земляков и единоверцев.

Бомелий едва удержался – не смерил Эберфельда подозрительным взглядом. Земляки – ладно, все иноземцы в России земляки, но вот насчет единоверцев?.. Наслышан Бомелий, что сей велеречивый немчин недавно, в доверительном разговоре, на которые всегда был щедр Иван Васильевич с чужестранцами, склонял царя к принятию аугсбургского исповедания,[54] однако «дохтур Елисей» как бы православный нынче?

Вот именно, как бы. А вдруг Эберфельд что-то прознал о прошлом, когда Элизиус Бомелиус входил в число вернейших последователей Игнатия Лойолы?[55] Нет, надо быть поосторожнее с этим болтуном.

Сели за стол, сдвинули кружки, провозгласили тост, сдули пену, глотнули. Бомелий отвык от пива и с трудом сдерживал гримасу отвращения. Горькая пакость! Квасок, смородинная наливочка или хотя бы романея куда приятнее. Не говоря уж о зеленом, иначе хлебном, вине, чистейшем, как слеза… Он поставил недопитую кружку и осторожно смахнул пену с усов.

Кругом веселились обитатели Болвановки. Бомелий с неодобрением косился на женщин, которые пировали вместе с мужчинами. Конечно, здесь только замужние дамы, однако не подобает почтенным особам… Он спохватился, усмехнулся, покачал головой. В этом кабаке он все равно что в Германии, а примеряет на местных обитателей русские обычаи. Да, Русь и впрямь вжилась в плоть его и кровь куда сильнее, чем хотелось бы, а главное, чем он мог себе позволить… Впрочем, все в пивной, мужчины и женщины, были одеты по-русски, а не на немецкий лад. Иноземцы, кроме воинских наемников, должны были носить местное платье, если не хотели подвергнуть себя посмеянию и презрению.

Внезапно он перехватил взгляд Эберфельда. Наверное, шваб давно уже смотрел на него, потому что сразу повел глазами в сторону, указывая на дверь.

Бомелий удивленно вскинул брови, но Эберфельд уже поднялся.

– Мне пора отлить, майне геррен! – провозгласил он громогласно. – Кто еще желает опорожнить свой мочевой пузырь?

– Да мы только что их опорожнили, – коснеющим языком пробормотал Таубе. – Не можем же мы все время стоять за углом со спущенными штанами! В конце концов, сейчас холодно!

– А что, ты боишься отморозить своего маленького дружка? – взвизгнул тщедушный Крузе, который, по слухам, имел столь могучий мужской орган, что о нем прямо-таки легенды слагались. – Да, тебе надо беречь свой недозрелый стручок!

Таубе был слишком пьян, чтобы обидеться, даже когда кругом захохотали. Разговор вмиг сделался общим – присоединились и сидевшие за соседними столами. Женщины поджимали губы и отворачивались, однако прислушивались с видимым любопытством и украдкой прыскали в кулак.

– Воля ваша, – упрямо сказал Эберфельд, – но я все же пойду. Вы со мной, герр Бомелиус?

Тот молча кивнул, поднялся.

Они вышли из общей залы, однако свернули не на улицу, а в боковую комнатку, где их встретил хозяин пивной – Иоганн.

– Как вы долго, майне геррен, – сказал он с укором, взволнованно тряся толстыми, багровыми щеками – непременной принадлежностью каждого любителя пива. – Наш гость уже, наверное, заждался.