Ночные тайны королев - Бенцони Жюльетта

Посланника Георга принимала вдовствующая королева Юлия-Мария.

– Здоров ли Его Величество Кристиан VII? – сухо осведомился лорд Кит, прекрасно знавший об обострении душевной болезни короля.

– К сожалению, государю в последнее время неможется, – ответила правительница.

– Надеюсь, король с божьей помощью скоро поправится, – сказал англичанин. И собеседники больше не обсуждали здоровье Кристиана. Они прекрасно поняли друг друга.

Лорд Кит от имени своего повелителя Георга III заявил, что если английская принцесса не будет освобождена, то Копенгаген обстреляют корабельные пушки.

На другой же день после аудиенции Каролину-Матильду и ее маленькую дочь, признанную незаконнорожденной, выдали соотечественникам, и фрегат немедля вышел в открытое море.

Но увы – предчувствие не обмануло Каролину, когда несколько лет назад она подумала, что брат с легкостью предаст ее. Вырвав бывшую датскую королеву из рук мучителей, Георг счел свой долг выполненным. Он был слишком безупречным государем, чтобы прощать чьи-нибудь грехи и потакать человеческим слабостям. Каролине-Матильде было запрещено ступать на землю Англии. Король приказал ей поселиться в Ганновере, ставшем английским с тех пор, как ганноверский принц, короновавшись, превратился во властителя туманного Альбиона Георга I.

Несчастная женщина поселилась в Целле, старинной резиденции брауншвейгских герцогов. Ей там даже разрешили создать некое подобие двора («Надо уметь быть великодушным», – сказал Георг III, когда ему намекнули, что это потребует определенных расходов), – но Каролину ничто не радовало. Она часто бродила по берегу моря и шептала печально:

– А дедушка-то ошибался. Плохо в Ганновере, плохо. Думаю, и Иоганну бы тут не понравилось…

И бедняжка принималась плакать. Постепенно рыдания переходили в кашель, от которого сотрясалось все ее худенькое тело. Здоровье Каролины было подорвано заточением в Кроенборге, а мысли о погибшем за нее Штруензее не давали покоя ни днем, ни ночью. Молодая женщина таяла на глазах. Через три года, десятого мая 1775 года, она скончалась в возрасте всего лишь двадцати четырех лет.

Воскресным вечером тридцатого января 1774 года улицу Сент-Оноре запрудили экипажи. На костюмированном балу в Опере[5] желали побывать многие. Там танцевали и веселились и, скрывая лица под масками, забавляли друг друга нелепыми вопросами и еще более нелепыми ответами. Наиболее распространенным костюмом была широкая шелковая мантия – домино…

В полночь на пороге зала появилась дама в белоснежном домино и белой атласной маске. Не обращая внимания на свою свиту, плотным кольцом окружавшую ее, дама огляделась по сторонам. Ее внимание привлек не скрывавший лица молодой человек – высокий, стройный, изящный. Густые светлые ресницы, казалось, подчеркивали задумчивость взгляда больших серых глаз. Серьезное лицо с правильными, весьма привлекательными чертами редко озаряла улыбка, но, если уж случалось, что молодой человек улыбался, он становился неотразим. Отлично сшитый костюм сидел на нем как влитой. Этого девятнадцатилетнего юношу звали Аксель Ферсен, он был сыном графа Ферсена, фельдмаршала, шведского сенатора.

Совсем недавно, первого января, его представили королю Людовику XV, а десятого января он уже танцевал на балу в Версале…

Тот бал давала дофина Мария-Антуанетта, и вся придворная молодежь веселилась в роскошном Зеркальном зале.

Мария-Антуанетта долго танцевала, но потом решила отдохнуть. С горящими от любопытства глазами она слушала очередной скабрезный анекдот, который рассказывал ее деверь, граф д'Артуа. Она обожала подобные истории: лишенная любви, дофина довольствовалась пикантными деталями чужих адюльтеров. Она весело смеялась над нелепой любовной интригой, когда к ней подошел посол Швеции.

– Ваше высочество, позвольте представить вам графа Акселя Ферсена.

Мария-Антуанетта подняла глаза и обомлела: перед ней стоял прекрасный юноша ее же возраста…

И вот сегодня в Опере она снова увидела его. Ферсен учтиво благодарил даму, с которой только что танцевал.

– Добрый вечер, – поздоровалась дама в белом домино, легко касаясь плеча Акселя. – Вы хорошо веселитесь?

Молодой швед, думая о приятном приключении, охотно ответил. Дама рассмеялась. Завязался галантный разговор. Испытывая все большее любопытство, граф гадал, кто же скрывается под белой маской. Юная незнакомка – о ее возрасте свидетельствовали легкие, воздушные движения – говорила высоким, звонким голосом с иностранным акцентом. Графу казалось, что он уже слышал прежде этот мелодичный голос…

Ферсен произнес еще несколько слов и как раз протянул даме руку, когда вдруг заметил сомкнувшееся вокруг них кольцо молодых людей – маски, казалось, смиренно ждали, пока белое домино наговорится. Дама кивком головы попрощалась и направилась… к королевской ложе. Один из спутников белого домино произнес: «Дорогая сестра», и Ферсен узнал его. Это был граф д'Артуа, младший сын короля, который везде сопровождал дофину.

Только тогда Ферсен понял, что говорил с Марией-Антуанеттой…

Рано утром в дневнике, который он вел с большой прилежностью, появилась запись, датированная «Воскресенье, 30 января»:

«На балу в Опере было полно народу. Супруга дофина, сам дофин, граф де Прованс и граф д'Артуа танцевали полчаса, не будучи узнанными. Супруга дофина удостоила меня длительной беседы…»

На следующий день, тридцать первого января, Ферсен был приглашен на бал в Версале, который традиционно устраивала дофина. Но пока он еще не подозревал, что вызвал у Марии-Антуанетты нежное чувство. Видимо, поэтому он ни словом не обмолвился о ней в своих дальнейших записках.

«В Версаль прибыл в 3 часа и оставался до 7.45», – вот что он соизволил доверить бумаге.

И все же, покидая Версаль, он увез с собой воспоминание о приятном голосе, изящном стане и огромных синих глазах, столь приветливо глядевших на него…

Оба еще не знали, что в их сердцах родилась любовь, которую им было суждено испытывать друг к другу всю жизнь.

Неосторожность дофины, заговорившей на балу в Опере с незнакомым мужчиной, стала притчей во языцех.

– Эта рыжая девчонка потеряла всякий стыд, – заявила мадам дю Барри своему венценосному любовнику. – Уже дошло до того, что на людях она пристает к мужчинам.

Людовик XV устало пожал плечами – ему страшно надоели вечные интриги мадам дю Барри. Однако Мария-Антуанетта в долгу не осталась.

– Дю Барри слишком много себе позволяет, – заметила дофина, прогуливаясь в Версальском парке. – Вот ведь старая сплетница! Никак не угомонится.