Язон четырех морей - Бенцони Жюльетта

Она часто задавалась вопросом, что же произошло с ним. В час ее отъезда донна Лавиния сказала, что князь Коррадо запер его в подвале и, без сомнения, должен наказать. Но какой каре мог он подвергнуть человека, который всю жизнь служил ему, его семье и, безусловно, знавшего его тайну? Смерти? Она не могла в это поверить.

В то время как лошади шли рысью по дороге через Фонтенбло, где солнечные зайчики затеяли веселую игру, пробиваясь сквозь дрожащий занавес листвы, Марианна не обращала никакого внимания на проплывавший за окнами кареты ландшафт. Ее сознание оставалось далеко позади, подчиненное странному феномену раздвоения: одна его часть устремилась к Жоливалю, а другая, большая и более чувствительная, неустанно блуждала вокруг старой тюрьмы Лафорс, хорошо ей знакомой.

Как-то тоскливым днем Аделаида привела ее в старинный квартал Марэ, чтобы показать ее прежний дом, очень красивое здание в стиле Людовика XIII из розового кирпича и белого камня, соседствующее с особняком де Севинье, но ужасно обезображенное и изуродованное складами и канатными мастерскими, располагавшимися в нем во время Революции. Лафорс находилась совсем рядом, и Марианна охватила одним полным отвращения взглядом приземистый вход под единственным нависающим этажом, изъеденные временем, но крепкие стены, низкую, окованную железом дверь между двумя ржавыми фонарями. Дверь, зловещую, красноватую и засаленную, словно она еще не перестала впитывать в себя потоки крови, омывавшие ее во время сентябрьской резни 1792 года.

Ее пожилая кузина рассказала об этой резне, которую она наблюдала, притаившись в мансарде своего дома. Она поведала об ужасной смерти милой княгини де Ламбаль, и теперь ее рассказ воскрес в памяти Марианны вплоть до самых страшных подробностей. И молодая женщина не могла избавиться от тревожного трепета перед лицом рокового стечения обстоятельств, которые неумолимо уводили Язона Бофора на трагический путь княгини-мученицы. Он так стремительно попал из ее дома в тюрьму! А Марианна разве не слышала плач ее призрака в жилище, где г-жа де Ламбаль искала забвения от королевской неблагодарности? Впечатлительный и слегка суеверный ум молодой женщины видел в этом роковое предостережение. Что, если Язон, он тоже, покинет тюрьму, только чтобы отправиться на смерть?..

В этих мыслях вдобавок к сознанию невозможности помочь другу и к тому, что она называла «жестокостью Императора», не было ничего утешительного, и, приехав через день в Бурбон, Марианна, которая не спала от самого Парижа и съела за дорогу только немного размоченного в молоке хлеба, находилась в таком подавленном состоянии, что ее оставалось только уложить в постель.

Бурбон-Ларшамбо был очень милым городком. На берегу обширного пруда, питавшего быструю речку, его белые и розовые домики сгрудились под сенью мощного скалистого вала, на котором когда-то были воздвигнуты семнадцать гордых башен – теперь их осталось четыре – герцогов Бурбонских. Город был богатым, могущественным и многолюдным, когда в век Великого Короля придворные остряки приезжали сюда лечить ревматизм. Но и здесь Террор оставил свой кровавый след. Тени поэта Скаррона, г-жи де Севинье и маркизы де Монтеспань, гордо закончивших тут жизнь, растаяли в туманах, в то время как рушились башни замка, его красивый корпус и Святая Капелла. Но Марианна даже не взглянула ни на уцелевшие башни, так красиво отражающиеся в переливчивых водах пруда, ни на стройные холмы, среди которых гнездился город, ни на горожан в живописных костюмах, с любопытством сгрудившихся вокруг элегантной берлины.

Ее поместили в апартаментах Севинье, в комнате очаровательной маркизы, но ни старания Агаты, ни радушный прием учтивого, полного благожелательности содержателя пансиона не смогли победить черную меланхолию, в которой Марианна добровольно замкнулась. Ее единственным желанием было: спать, спать как можно дольше и, если это окажется возможным, до тех пор, пока кто-нибудь не принесет новости о Язоне. Кроме этого, было бесполезно говорить с нею о чем-нибудь другом или пытаться расхваливать прелести пейзажа. Она оглохла, ослепла, онемела. Она ждала.

Так прошло пятнадцать дней. Дней довольно странных, ибо впоследствии в памяти Марианны о них осталась туманная неопределенность. Она запретила допускать к себе кого-либо, особенно врачей, удивлявшихся поведению такой странной курортницы. Приезд Талейрана нарушил эту серую будничность, принеся маленькому городку возбуждение, а Марианне непредвиденную помеху. Она ожидала прибытия князя налегке, с одним секретарем и слугой Куртиадом, например. Но вот когда соседний дом заполнился толпой людей, ей пришлось признать, что Талейран имел совершенно противоположную точку зрения относительно того, какой должна быть княжеская свита. Там, где княгиня Сант’Анна удовольствовалась одной горничной и кучером, князь Беневентский привез с собой армию слуг и поварят, своего повара, секретарей, приемную дочь Шарлотту с неизменно близоруким воспитателем, г-ном Феркоком, брата Бозона, на десять лет младше, но глухого, как пень, и, наконец, свою жену! Иногда, впрочем, у него бывало и больше приглашенных.