Кровавая месса - Бенцони Жюльетта

– Ты так думаешь?

– Я в этом уверен. Послушай, вот-вот нам всем представится случай немного заработать. Ты же знаешь, что депутаты требуют конфискации имущества иностранцев, но никто не уточнял, какого именно – движимого или недвижимого. Банкиры готовы к тому, что у них отнимут дома, но не ждут, что им придется расстаться с их содержимым. А в их особняках хранятся целые состояния. Там и драгоценности, и мебель, и произведения искусства...

Шабо немедленно вспомнил, в какой обстановке жила Леопольдина. Ее окружали вещи утонченные, элегантные, изысканные, подчеркивающие ее красоту. Неужели ее этого лишат? И его заодно, потому что Фреи все чаще заговаривали о его переезде на улицу Анжу. Шабо был очень рад сменить квартиру, но сначала ему нужно было избавиться от своей экономки, которая заодно являлась его любовницей, к тому же беременной. И для этого ему тоже понадобятся деньги!

– А ты знаешь способ, чтобы избежать этого? – спросил он Делоне.

– Конечно. Надо потребовать от банкиров честную компенсацию – например, миллион, – и они могут оставить мебель себе. Правда, мне известно, что Бац вместе с Люлье работают сейчас над запиской, требующей конфискации только зданий. Как бы то ни было, если ты с нами, то сможешь заработать.

Бац! Снова этот вездесущий Бац! Можно было подумать, что революция совершалась в интересах этого человека. Шабо не выдержал и задал вопрос Делоне:

– Так этот твой Бац участвует во всех финансовых операциях?

Делоне оскорбленно поднял бровь.

– Бац не мой и не твой, он не принадлежит никому из наших друзей, усвой это наконец. Но действительно диктует правительству финансовую политику. Джуниус Фрей видит в этом одни только преимущества. Можешь сам с ним поговорить...

– Но какова же тогда роль Робеспьера во всем этом? С 27 июля Неподкупный стал членом Комитета общественного спасения.

– Робеспьер – особый случай. Никто не знает, о чем он думает, и никто не может назвать себя его другом, кроме, пожалуй, семейства Дюпле. Робеспьер холоден, скрытен, подозрителен и жесток. Он прокладывает себе дорогу в тени и скоро добьется высшей власти, в этом я уверен. Скажу тебе больше – сам Марат его боялся. Но у нас есть Дантон, Сен-Жюст и другие влиятельные люди, чтобы при необходимости перекрыть ему дорогу. А тебе я советую подумать о своем собственном счастье. Ты его заслужил, да и революция не будет длиться вечно!

Вот такие речи были Шабо по душе. Не пришла ли пора кому-нибудь позаботиться о счастье яростного санкюлота? Когда пылкий трибун расстался с Делоне, ему казалось, что у него выросли крылья. Перед ним открывалось радужное будущее, ему будет принадлежать та женщина, которую он выбрал! Шабо был еще молод, ему очень хотелось жить полной жизнью. Весело насвистывая, он отправился на улицу Анжу, и Джуниус Фрей подтвердил все, о чем ему говорил Делоне. От себя же банкир добавил, что государство, опирающееся на насилие, не может существовать вечно. Правительству рано или поздно придется подумать о нормальной жизни для народа.

На самом деле Шабо и раньше думал об этом. Он отлично знал, что дела у Республики идут плохо. Шестьдесят департаментов из восьмидесяти трех были охвачены восстанием, вандейцы повсюду одерживали победу, и даже на границах было неспокойно. Депутаты как раз собирались отправить на гильотину генерала де Кюстина, который не удержал Майнц. Валансьенские полки капитулировали перед герцогом Йоркским, а австрийцы в занятых ими северных районах установили своего рода военную диктатуру, напоминавшую прежний режим. Снабжать Париж продовольствием становилось все труднее.

Разумеется, республиканцы отчаянно боролись. Большинство восставших жирондистов удалось схватить, их вожак Бриссо сидел в тюрьме Аббе. Для того чтобы покончить с восстанием в Вандее, Конвент отозвал с восточной границы полки Вестермана, и им предстояло опробовать на месте тактику выжженной земли и массовых казней. Но до окончательной победы Республики было еще очень далеко. Самое главное – никто не мог предсказать заранее, как поведет себя взбудораженный и недовольный Париж. Люди переживали трудные времена, не видя перемен к лучшему и не ожидая прихода светлого будущего, которое обещали.

Чтобы как-то отвлечь горожан, на очередном заседании Конвента Барер предложил в честь годовщины 10 августа – дня падения монархии – разрушить королевские усыпальницы в Сен-Дени. Идею встретили с восторгом. Бареру долго аплодировали. А потом несколько недель люди, вооруженные заступами, уничтожали памятники, скульптуры, вытаскивали тела и, надругавшись над ними, сбрасывали в общую могилу. Хуже всего обходились с прахом королев – у них вырывали оставшиеся волосы, рвали в клочья «на память» не сгнившую еще одежду. Даже Генрих IV, несмотря на то, что он всегда был любим в народе, не избежал этой участи. Ему отрезали бороду и усы, чтобы раздавать потом в качестве «сувениров». Целыми днями над Парижем витал тошнотворный запах.