Костер на снегу - Райан Нэн

После ужина, который дался Кейну не без труда, Мардж напоила его настойкой опия и скомандовала: “А теперь в постель!” Хороший отдых был ему кстати, поэтому Кейн не стал спорить и заковылял к лестнице.

— Сэр, не помочь ли вам раздеться? — крикнул ему вслед Джо, которого уговорили остаться на ужин.

— Как-нибудь справлюсь. — Кейн кивнул ему на прощание, благодарно улыбнулся Мардж, остановил взгляд на милом личике Белинды и вспомнил о шоколадке, которую так и не отдал ей. — Черт возьми, совсем забыл!.. — пробормотал он сонно. — Я ведь принес тебе подарок…

— Правда? — оживилась девушка. — Какой? Где он?

— Идем.

Оставив Джо и Мардж погруженными в разговор о погоде, они вышли в коридор, где на тумбочке лежал маленький, красиво перевязанный сверток. Белинда впилась в него взглядом, а получив разрешение, бросилась разворачивать подарок. Когда в руках у нее осталась фигурная плитка шоколада, она уставилась на нее так, словно впервые видела нечто подобное.

Кейн ждал бурной благодарности, но вместо этого девушка подняла на него озадаченный взгляд.

— Почему, Кейн? — наконец спросила она. — Почему ты принес мне шоколад?

— разве ты его не любишь?

— Очень люблю, — заверила Белинда, продолжая, заглядывать ему в глаза так, словно надеялась прочесть там ответ на вопрос жизненной важности. — Я только… скажи, почему ты это сделал?

— Почему? — Кейн задумался, подбирая слова. — Потопу что мы с тобой друзья.

— Большие друзья? — уточнила девушка со странным блеском в глазах.

— Очень большие, — подтвердил Кейн, не понимая, что ее интересует, тем более что сознание его уже туманилось от снотворного. — Мы с тобой самые большие друзья, Белинда!

Это заверение заставило щеки девушки вспыхнуть еще ярче. На губах ее появилась многозначительная, знающая улыбка, взгляд стал странно призывным.

— Самые большие друзья… — повторила она, прижимая шоколадку к высокой груди. — Теперь я понимаю, зачём ты сделал мне такой подарок.

— Вот и хорошо, — сказал Кейн, не в силах больше напрягать свои мысли. — Увидимся! Спокойной ночи.

Девушка не ответила. Она молча следила за тем, как он поднимается по лестнице. Пальцы ее играли шоколадкой, язык то и дело касался губ, оставляя на них влажный след.

У себя в комнате Кейн не без труда расстегнул брюки левой рукой и стащил их по бедрам, которые откликнулись приглушенной болью. Он не привык спать в одежде, и сейчас это было только кстати: он бы не вынес борьбы с пижамой. Задув лампу, Кейн какое-то время лежал в дремотном оцепенении. Опий заглушил боль, а заодно принес странное ощущение — тело словно совершенно потеряло вес и не лежало, в постели, а парило над нею. Давно уже Кейн не испытывал такого блаженного состояния.

Стоило смежить тяжелые веки, как где-то далеко возник легкий размеренный гул, словно рокот прибоя. Этот звук гипнотизировал заставлял грезить наяву, и Кейн не удивился, когда ему явилась Натали. Уголки его запекшихся губ дрогнули в улыбке.

Натали стояла посреди заснеженной улицы, в развеваемой ветром судейской мантии, с маленьким пистолетом в руке. Что-то невыразимо чувственное было в том, что оружие какое-то время находилось в этих тяжелых черных складках, рядом с теплым женским телом. Кейн заворочался, принимая более удобную позу, но стоило ему затихнуть, как сон подступил ближе, а с ним и приятное возбуждение, как в эротических видениях.

И сон этот продолжал разворачиваться в самом приятном русле.

Внезапно, как по мановению волшебной палочки, рыжая грива Натали рассыпалась по плечам. Рука разжалась, пистолет упал в сугроб и исчез, словно его и не было. Легкое движение пальцев — и вся толпа зрителей исчезла тоже, просто растворилась в воздухе.

Они остались одни, Кейн и Натали.

Глядя ему прямо в глаза, она обольстительно улыбнулась, взялась за ворот мантии, и та каким-то чудом раскрылась по всей длине. Под мантией не было ни одежды, ни белья, только чулки и подвязки — такие же, как в ту ночь в карете Эшлина Блэкмора. Натали повела плечами, позволяя мантии соскользнуть. Одеяние легло к ее ногам, чернея на белом снегу.

Кейн пожирал взглядом обнаженное тело, а она безмятежно позволяла ему любоваться собой. Он смотрел со странным чувством, что, сколько бы это ни продолжалось, пусть даже всю оставшуюся жизнь, он так никогда и не сможет наглядеться на такую красоту. Это было поразительно совершенное тело, стройное и при этом округлое, как у греческой статуи из чистого, без единого изъяна, белого алебастра.