Роковой шаг - Холт Виктория

— Я сказала ему, что так будет лучше. Она покачала головой:

— Ему следовало бы ехать с вами. Нельзя оставлять его одного с…

Она не докончила, и я не просила ее уточнить.

И вот в последний день марта я выехала в Эндерби.

Хотя мне было ясно, что Дамарис серьезно больна, все же я оказалась неподготовленной к тому, что нашла здесь.

Это и в самом деле был дом скорби. К моему приезду Дамарис уже умерла. Ее сердце ослабело еще в молодости, во время первого приступа ревматической лихорадки, и возвращение болезни было свыше ее сил.

Едва войдя в дом, я почувствовала, что он доволен, так как это его естественное состояние. Счастью, веселью, празднику не было места с Эндерби. Этот дом снова стал живым, он обрел свою родную стихию — зло и угрозы, навеянные трагедиями прошлого.

В маленькой комнате на первом этаже стоял гроб. Комната была затемнена занавесями, висевшими на окнах. При свете двух свечей лежавшая в гробу Дамарис выглядела молодой и красивой, и следы боли сошли с ее лица. На голове у нее был белый чепец из тонкого брюссельского кружева, и я разглядела верх рубашки с кружевным воротом. Дамарис выглядела такой мирной, отстраненной от всех хлопот жизни. Она отдыхала, но что оставалось тем, кого она покинула?

Джереми выглядел человеком, сбившимся с пути и отчаявшимся найти его снова. Он был похож на призрак. По словам Смита, мой дядя не ел и не спал. Казалось, он не способен понять, что она ушла навсегда.

— Я в отчаянии, — сказал Смит. — Когда она приехала, все здесь преобразилось. Она была сущим ангелом. И вот теперь она отправилась к ангелам… если вы верите в такие вещи. Они поступили бы лучше, разрешив ей остаться здесь. Ангелы могли бы обойтись и без нее, а мистер Джереми не может. Она ушла, и все изменилось и будет как прежде. Не знаю, что и делать, мисс Кларисса. Ведь осталась маленькая сирота. Что с нею станется?

— Мы что-нибудь придумаем, Смит, не бойся, — сказала я.

Сабрина не пришла поздороваться со мной, как она это делала прежде. Я спросила Нэнни Керлью:

— Где она?

— Последние дни никто не может справиться с этим ребенком, — ответила Нэнни. — Она замкнулась в себе и, кажется, никого не хочет видеть.

Наконец я отыскала Сабрину в одной из мансард. Она сидела под старым столом и делала вид, что читает.

— Привет, Сабрина, — сказала я. — Ты не знала, что я приехала?

— Знала, — ответила она и уткнулась в книгу. Я забралась под стол, села рядом с ней и обняла ее.

— Мне казалось, ты будешь рада видеть меня. А ты не рада?

— Не уверена.

Я начала выбираться из-под стола, но Сабрина слегка придвинулась ко мне и сказала:

— Она умерла.

Я снова села и прижалась к ней:

— Да.

— У меня теперь нет мамы.

— Дорогая Сабрина, у тебя есть все мы. У тебя есть дедушка, бабушка, прабабушка… и я.

— Все думают, что я ее убила.

— Никто так не думает.

— Они не говорят этого, но подразумевают, и это так и есть, да? Потому что она вытащила меня из замерзшего пруда.

— Это был несчастный случай, Сабрина.

— Но я подготовила этот несчастный случай, и папа ненавидит меня.

— Разумеется, нет.

— Зачем ты это говоришь, если знаешь, что ненавидит? Почему люди всегда лгут? Мы должны говорить правду.

— Конечно, должны, и мы говорим правду. Твой отец вовсе не ненавидит тебя.

— Ты лжешь, — сказала она. — Не надо лгать. Мне неважно, ненавидит ли он меня; я тоже ненавижу его. Я обняла ее и крепко прижала к себе, говоря:

— Сабрина, моя дорогая малышка Сабрина. Вдруг я почувствовала, как она прижалась ко мне. Я подумала, что она сейчас заплачет, и это было бы для нее благом. Но она не расплакалась. Вместо этого она чуть слышно сказала:

— Останься здесь, Кларисса. Я погладила ее по волосам.

— Я буду заботиться о тебе, Сабрина, — сказала я.

После этого она перестала избегать меня, и я почувствовала, что добилась успеха.

Я направилась в Довер-хаус. Бедную Присциллу совсем придавило горе. Дамарис была ее любимой дочерью. Я не думаю, что она когда-либо понимала мою мать: Карлотта всю свою жизнь была экзотической и яркой. А Дамарис была спокойной, нежной домоседкой, дочкой, которую хочет всякая женщина, — доброй, великодушной дочкой, самоотверженной до крайности, дающей все и жертвующей всем. Этой милой, любящей, простой Дамарис не было больше; она ушла, оставив за собой столь многих скорбящих о ней, чьи судьбы стали беднее без нее, людей, которые нуждались в ней.