Пепел и экстаз - Харт Кэтрин

Кэтлин решила прибегнуть к более крутым мерам выселить попугая из своей каюты. Очень скоро, однако, ей пришлось забрать его, так как он кричал и громко стучал клювом по прутьям клетки, не давая никому спать. В конце концов, она была вынуждена оставить его у себя и лишь убирать клетку с ним каждую ночь в шкаф. Лишенный возможности слышать и видеть происходящее, Пег-Лег какое-то время отпускал отборнейшие ругательства, выражая тем самым свое недовольство, после чего клал голову под крыло и засыпал. Проблема, таким образом, была решена. Жан был удовлетворен, Кэтлин вздохнула с облегчением, и Пег-Лег сохранил жизнь.

Март подходил к концу, приближался день рождения Катлина, которому исполнялось три года, и Кэтлин стояла перед мучительной дилеммой. Прервать ли ей свои операции на море и вернуться в Саванну? Как всякой любящей, нежной матери ей отчаянно хотелось увидеть дочь и быть вместе с сыном в день его рождения, и, однако, при одной только мысли об этом в голове у нее сложно звенел предупреждающе колокольчик. Сможет ли она вынести встречу с сыном, который был уменьшенной копией Рида, сейчас, когда к ней только-только начал возвращаться вкус к жизни? Не слишком ли рано ей возвращаться домой? Не нарушит ли вид Катлина ее все еще столь хрупкое счастье, не погрузится ли она снова в пучину отчаяния?

За десять дней до дня рождения сына Кэтлин наконец приняла окончательное решение. Вместе с захваченным ею британским бригом она отправила в Саванну Кейт письмо, в котором просила бабушку передать от нее поздравления Катлину. Помимо этого она послала Кейт денег с наказом купить от нее в подарок Катлину пони и тележку.

«Передай Катлину, что мама его очень любит и скучает по нему. Пожелай ему от меня счастья и скажи, мама надеется, что ему понравится ее подарок и что по возвращении она посмотрит, как он управляется со своим пони. Обними и поцелуй за меня обоих моих дорогих и скажи им, чтобы они не забывали меня, а я скоро буду дома…» «Постепенно, — продолжала она, — я начинаю смиряться, приняв посланное мне судьбой, но пока у меня нет твердой уверенности, что я могу встретиться с Катлином. Боль в душе немного утихла, но я боюсь, как бы она не вспыхнула с новой силой при виде сына. Я словно просыпаюсь от ужасного кошмара, и меня охватывает страх, что если я только подумаю о нем, он вернется и будет снов меня мучить. Я не чувствую себя пока достаточно сильной для возвращения в Чимеру.

Изабел меня всячески поддерживает. Ты бы не узнала ее сейчас. Робкое, обуреваемое страхами существо превратилось в уверенную в себе, счастливую женщину.

Все мои друзья, бабуля, оказались просто замечательными, и больше всех Жан. Он вернул меня из мрака отчаяния к свету, подарив радость и смех. Жаль, что я не могу ответить ему любовью на любовь. Наша общая с ним любовь к Риду одновременно и связывает нас, и разъединяет. Щедрость Жана, его бескорыстие вносит в мою душу умиротворение и раздражает меня. Благодаря его неизменному вниманию, я чувствую себя и счастливой, и виноватой, и совершенно не знаю, что мне делать. Его легко полюбить, но любовь, как я знаю по опыту, влечет за собой слишком много боли, которой в моей жизни было более, чем достаточно. При мысли о любви меня охватывает страх. Я скорее предпочту сразиться с дюжиной врагов, чем рискну вновь испытать подобную боль…»

В начале апреля Доминик в порыве раздражения и отчаяния из-за явного нежелания Изабел ответить ему любовью на любовь принял вдруг решение на какое-то время отделиться от них и, набрав собственную команду, вскоре отплыл на «Тигре». В душе его теплилась надежда, что вдали от Изабел он сможет лучше разобраться в своих проблемах и бедах.

Не прошло и нескольких дней после его отплытия, как Изабел совершенно неожиданно для себя поняла, что ужасно скучает по Доминику. Жизнь без него казалась пустой и неинтересной, а дни в десять раз длиннее. Ее уверенность в себе поколебалась, да и в бою она стала действовать менее решительно, не ощущая более за спиной его постоянного присутствия. С тоской во взоре она слонялась по кораблю, чувствуя себя совершенно потерянной без его всегдашних шутливых поддразниваний, его заразительного смеха, его глаз смотрящих на нее с неизменным восхищением.

Молча наблюдала Кэтлин за страданиями подруги, чувствуя себя вправе давать ей какие бы то ни было советы в ее любовных делах, когда не могла разораться в своих собственных. Она видела растущее день ото дня отчаяние Жана, но будучи не в силах ему сейчас что-либо обещать, хранила молчание. Тем временем недовольство Жана таким положением вещей становилось все более очевидным, хотя он и не высказывал его вслух. Они продолжали оставаться любовниками и партнерами в морском разбое.