Если любит – поймет - Тиммон Джулия

Сначала из трубки звучит напряженная тишина, потом раздается странный звук, похожий на сдавленный всхлип. Меня охватывает страстное желание тотчас оказаться рядом с мамой, прижаться к ее груди и попросить прощения. Увы, о ее нынешней жизни мне известно немногим больше, чем о Нине. Я наотрез отказывалась ездить к ней, а редкие встречи назначала исключительно в кафе, парках или ресторанах. Где она сейчас — дома ли, на работе, — я не имею понятия.

— Мама? — зову я, вдруг с ужасом представляя, что матери сделалось дурно.

Она негромко и устало смеется и говорит слабым, немного жалобным голосом:

— У меня такое чувство, что наступает Рождество.

Рождество. Боже… Неудивительно, ведь я соглашалась уделять ей внимание только перед большими праздниками. Оказывается, она лишь заставляла себя разговаривать со мной бойко и радостным голосом. А под наигранным весельем пряталась беспредельная тоска и боль.

— Близкие родственники должны видеться гораздо чаще, чем дважды в год, — исполненным раскаяния голосом говорю я. Мне в голову приходит убийственная мысль: что, если бы я не поехала тогда с Элли в Бруклин и не познакомилась бы с Максуэллом? Что, если бы мой гнев на мать длился бы еще пять, десять лет? А потом ее вдруг не стало бы? Мои руки и ноги сковывает лед ужаса. — В общем, если ты не против… — тихо произношу я.

Мама смеется так, будто полжизни провела в темнице и вот наконец вышла на волю и увидела солнце.

— Конечно! Конечно, милая моя! Недалеко от моей работы открыли чудесный ресторанчик в стиле шестидесятых. Я уже побывала там и, надо сказать…

— Я бы хотела приехать к тебе, — перебиваю ее я, крепко сжимая пальцы в кулак, но стараясь говорить спокойно. — К вам…

Мама снова какое-то время молчит. Наверное, ей кажется, что я заболела.

— К нам? — несмело переспрашивает она.

— Да, — как можно боле твердо отвечаю я.

— Но ведь… — виновато бормочет мама. — Мы… то есть… Я хочу сказать, Марк сейчас дома… — Она тяжело вздыхает и прибавляет более торопливо: — Раньше он иногда уезжал в командировки, а теперь…

— Вот и хорошо, — заставляю себя произнести я. — Скажи, когда вам будет удобнее. Если, конечно… Марк не против.

Возвращаюсь с перерыва в офис, чувствуя себя отчасти опустошенной, отчасти просто героиней. Такое ощущение, что за каких-нибудь полчаса я повзрослела на полжизни. Это до чертиков приятно, скажу я вам, быть самостоятельной, мудрой к тому же влюбленной женщиной!

— Насчет машин твой отец совершенно прав! — оживленно восклицает Максуэлл. — В этом я успел убедиться на собственном опыте. Теперь я усвоил на всю жизнь: если есть возможность избежать таких сцен, надо использовать ее, чего бы это ни стоило. В машине не развернуться ни актерам, ни операторам, снимать приходится максимум двоих — посторонних, случайных наблюдателей, которые всегда очень оживляют кадр, туда никак не втиснешь. А насчет кинотеатров… — Он задумчиво потирает лоб. — Нам предстоит снять один кусок в Гринич-виллидж… Гм… Надо подумать об этом. Может, кинозал правда далеко не самое интересное место? Темнота, одинаковые ряды, расплывчатые лица. Пожалуй, я сокращу эту сцену. — Он на пару мгновений погружается в мысли. — Да-да, сокращу. Спасибо, уважаемая консультантка! Что бы я без вас делал? Улыбаюсь в ответ. Максуэлл выглядит уставшим, но его глаза горят ярче, чем когда-либо. Он окрылен задумками и новыми открытиями. Нашей любовью, надеюсь, тоже.

Мы идем рука об руку в сторону моего дома. Субботний вечер безветренный и теплый, отовсюду звучит смех и музыка. На мне тот самый полупрозрачный топ, и я чувствую себя в нем так, будто другой одежды никогда и не носила. Почему? Отчасти потому, что Максуэлл, увидев меня сегодня, шепнул мне на ухо: скорее бы ночь. Во-вторых, ласки его нежных рук открыли во мне массу скрытых талантов и я стала женственнее, смелее, даже, по-моему, сексуальнее. Наш роман только начинается, а представить нас врозь уже почти невозможно.

Максуэлл рассказывает о съемках прошлой сцены, я украдкой поглядываю на него и думаю о том, что теперь, надень он хоть трое самых невзрачных в мире очков и плюс к этому безбожно старомодный костюм — да что угодно, — для меня он все равно будет лучшим и самым красивым.

— Но ведь мы в Нью-Йорке, — договаривает Максуэлл. — Здесь не знаешь, чего ожидать.

Какое-то время идем молча. Меня так и подмывает прижаться к нему и до самого дома не отстраняться, но я не желаю казаться ему липучкой и дурой, поэтому лишь на миг кладу голову ему на плечо.