Еще одна блондинка - Мэй Сандра

– И не надо за мой счет пытаться прорваться в Царство Божие на халяву! Я не испытываю ни малейшей благодарности за то, что меня, малютку, вырвали из грязи и ввели в свой дом такие большие люди. Я вообще терпеть не могу благодетелей.

– А как же дядя?

– А он никогда в жизни благодетелем не прикидывался. Был нормальным пацаном.

– О господи!

– Так говорят, извини. Это сленг. Он был отличным дядькой. Не устраивал бесплатную столовку именно по воскресным дням и именно в своем приходе. Взял – и открыл их штук десять по всему Парижу. А к нему самому в дом вообще мог прийти любой, Кошелка накормила бы от пуза и с собой дала.

– Значит, и мадам Клош не так уж плоха, как ты говорила раньше?

– Никогда я не говорила, что Кошелка – плохая! Я говорила, что я с ней жить не могу, и это чистая правда. Так ведь и она со мной не может! Она знаешь что делала? Заходила ко мне в комнату тайком и поливала Оззи святой водой. Он весь сморщился...

– Кого, прости?

– Оззи. Ну... Осборна.

– Это твой...

– Это не мой любовник, не мой хомячок и не мой ручной крысеныш. Это рок-музыкант. Его портрет висел у меня на двери. С тобой все ясно, граф. Хоть про битлов-то ты слышал?

– Да. А почему мадам Клош поливала его святой водой?

Жюльетта вздохнула и махнула рукой.

– Завтра объясню. Зайдем в музыкальный отдел супера и прикупим мне музончика. Мой остался в Париже.

– Я предлагал тебе заехать домой.

Неожиданно девушка закусила губу, и в зеленых глазах блеснули слезы.

– Из-за скукоженного Оззи и пары кассет возвращаться туда, где дядя Гарольд... Это чересчур. К тому же я ненавижу прощаться и собирать вещи. Это напоминает мне приют.

– Ты выросла в приюте?

– Я выросла гораздо раньше. В приюте я просто смогла не загнуться. А твой дядя мне помог. Все, концерт окончен. До завтра. Да, я сплю голая, так что не надо ко мне врываться с криком «Доброе утро, деточка!».

– Хорошо, Джеймс постучит в дверь.

– Этот малый из коридора? Класс! Его надо отдать в шапито уткой.

– Кем?!

– Уткой. Ну подсадным... Знаешь, когда клоун выливает на кого-то из публики ведро воды или бьет по голове курицей... Это же не просто зритель, с ним заранее договариваются. А если у него будет хорошая, искренняя реакция, то ему и деньжат приплатят. Видел наверняка?

– Боюсь, что нет. Я не бывал в цирке.

– Ой! Как же ты жил-то, граф?

– Вообще-то... довольно неплохо. А зачем выливают воду на зрителя?

– Чтобы смыть с него пот трудового дня. Для смеха, естественно.

Джон с возмущением посмотрел на Жюли.

– Не вижу ничего смешного в унижении человеческого достоинства.

Жюльетта усмехнулась.

– Действительно, что это я. Ладно, клоунов вычеркиваем. В Лондоне есть шапито?

– Понятия не имею.

– Так узнай. Я – дитя, мне нужны развлечения.

– В Лондоне масса театров, концертных залов, художественных галерей...

– Не-ет, я дитя другого склада. Моя душа отягощена пороками, я воспитана на шуточках площадного балагана, мое детство прошло в цирковых опилках.

– Опять врешь?

– Отчасти. Спокойной ночи. Куда мне идти?

– Я провожу.

Он сам не знал, почему смутился, пропуская ее вперед и идя следом по лестнице. Возможно, потому, что без своей куртки и бейсболки, умытая и более-менее успокоившаяся, Жюльетта куда больше походила на молодую девушку, чем на хулиганистого пацана. Довольно симпатичную девушку, надо это признать. И уж во всяком случае – взрослую.

Он дождался, когда она войдет в приготовленную комнату для гостей, и торопливо попятился обратно к лестнице. В этот момент юная нахалка повернулась и скроила ангельскую рожицу, сложив губки бантиком.

– А поцеловать на ночь, папочка?

Джон Ормонд, потомок солдат и военачальников, бежал с позором.

Проснулся-то он, как всегда, ровно в восемь, но это не было похоже на прежнее мирное пробуждение от крепкого и здорового сна. Джону весь остаток ночи снились трудные подростки и юные девы в армейских башмаках. Они бегали по Форрест-Хиллу и хулиганили, а он пытался скрыться от них в самых дальних покоях родового замка, открывал дверь за дверью, но везде были эти маленькие мерзавцы... ПOTOM ему приснилась Жюльетта, она смотрела на него внимательно и немного грустно, а шотом он ее поцеловал в губы, и тогда клоун в клетчатом пиджаке вылил на него ведро воды и ударил по голове живой курицей. Даже во сне Джон вспыхнул от стыда и унижения, и чувство это было столь нестерпимым, что он проснулся, рывком сев в постели. Джеймс раздвинул портьеры, поздоровался с хозяином и поплыл к дверям.