Дети любви - Мэй Сандра

Он взял ее, и одновременно сплелись в сладкой битве их языки. Потом не было ничего – и было все, как в первый день творения, и Морин, кажется, кричала его имя, а Дик, возможно, молился. Ничего нельзя было сказать наверняка, потому что они были единым целым, и слезы у них были общими, и стук сердца – общим, и дыхание – общим, и испарина – общей…

Их качало на волнах самого древнего океана на свете, и Морин с удивлением увидела, как посерел мрак за окном. По ее подсчетам, прошла уже вечность.

И эту самую вечность спустя Дик Манкузо, счастливейший из смертных, лаская чуть дрожащими пальцами трепещущую грудь Морин, восхищенно выдохнул ей в ухо:

– Я – идиот…

Она лежала, нагая, прекрасная, словно отблеск луны в темноте, словно слиток серебра, словно облачко, в которое превращаются на заре феи. Дик Манкузо разом вспомнил все бабушкины сказки, все протяжные и меланхоличные песни матери, Кейры Манкузо, простой посудомойки, в чьих изумрудных глазах и журчащем смехе-ручье однажды и навсегда утонул его отец, Джованни Манкузо… И Дик опять целовал свою Морин, сначала нежно, едва касаясь трепещущих алых губ, словно пробуя ее на вкус и боясь спугнуть… Потом – все яростнее и сильнее, настойчиво и неудержимо, словно желая выпить ее дыхание, а она отвечала ему радостно и доверчиво, выгибаясь в его руках, с восторгом отдаваясь его ласкам, желая только одного – раствориться в нем, слиться с ним воедино, стать его частью, разделить его дыхание, отдать всю себя и забрать всего его…

И были изумление, восторг и безбрежное море счастья, которое, оказывается, всегда жило в ее душе, но только Дику было дано выплеснуть это море из берегов. И было ощущение того, что теперь наконец она обрела саму себя, стала собой, и больше не надо прятаться за плотными шторами и одиночеством, потому что она – женщина, а вот – ее мужчина, и сейчас они едины, ибо так захотел Бог…

– Дик!..

– Золотая!..

– Я люблю тебя!

– Я люблю тебя!

Их крутило в бесконечной и беспечальной тьме, и звезды рождались у них на глазах, на глазах у них гасли, только им не было до этого ни малейшего дела. Их громадным маятником любви и желания возносило на невидимую высоту, туда, где нет воздуха, потому что нечем дышать, но нельзя задохнуться, разве только от счастья. А потом они достигли вершины и рухнули с нее вниз, свободные, как птицы… Нет, не птицы, а ангелы, такие же ангелы, как и те, что поют им эту прекрасную и грозную песню любви, любви бесконечной и вечной, любви прекрасной и страшной, любви единственной и разнообразной, любви, с которой все началось в этом лучшем из миров и которой все наверняка закончится, когда придет срок…

А потом тьма милосердно выбросила их на берег невидимого океана и откатилась назад, словно теплая волна, и Бог благословил их, потому что теперь…

…Богом был сам Дик, а светлый ангел, совсем такой, как на картинах Ботичелли, ангел со светящейся нежной кожей, ангел с улыбкой на припухших от поцелуев губах, его, Дика, личный ангел лежал в его объятиях. Дик нежно и властно провел рукой по прекрасному телу, прильнувшему к нему. Задержал ладонь на теплом лоне, вкрадчиво погладил шелковистую кожу на внутренней стороне бедер… Замер. Поднес руку к глазам.

На пальцах отчетливо виднелась кровь.

Он ошеломленно уставился на Морин.

– Господи, я…

– Тсс! Что ты шумишь? И чего ты так перепугался?

– Дурочка, надо было сказать…

– ЧТО сказать?

– Я не знаю… Я…

Он выглядел растерянным и смущенным, красивый мужчина, герой-любовник, насмешник и балагур, а вот Морин, бедная глупая Морин, ответила ему спокойной, мудрой и гордой улыбкой. Так улыбалась Ева Адаму в первую их ночь, а до нее так улыбалась Лилит…

– Я могу только повторить, Дик, то, что сказала тебе миллион лет назад в состоянии полной прострации. Теперь же я в твердом уме и я говорю: я люблю тебя. И очень надеюсь, что ты был не в горячке, когда говорил мне то же самое.

– Господи! Нет! То есть… разумеется, да! Я люблю тебя! Нет, все-таки я идиот!

Его женщина негромко засмеялась в темноте.

– Нет. Просто ты вечно торопишься. Надо было слушать, когда я пыталась объяснить… А теперь слушай сказку. Жила-была девочка. И было у нее отражение. Точно такое же, как она сама, только совсем другое.

– Морин…

– Молчи. И слушай. Все, чего девочка боялась, не умела, не решалась сделать, делало ее отражение. Ездило на велосипеде с горы, лазило по деревьям с мальчишками, прогуливало школу. Девочка сидела и учила уроки, слушалась маму и папу, делала то, что ей говорят, и всегда точно знала, как надо и как не надо поступать.