Мелодрама по-голливудски - Карпентер Тереза

– Ты сделал предложение? – догадалась Лорен, сочувствуя тому, юному Рею, которому пришлось расстаться со всеми своими мечтами.

– Я не любил ее. Но считал, что должен жениться из-за ребенка. Камилла с матерью строили планы насчет свадьбы. Она настаивала, чтобы свадьба состоялась где-нибудь в другом месте и соседи не видели, что она беременна. Я согласился. Когда это произойдет, мне было все равно. Предстояло обеспечивать семью, и я стал искать новую работу.

– Ты не думал о том, чтобы взять Камиллу с собой в Лос-Анджелес?

– Думал, но стипендии хватало только на жизнь в студенческом общежитии, а значит, пришлось бы работать. И возможно, Камилле тоже, что почти невозможно, когда в доме новорожденный. В конце концов, в Куинсе наши семьи, которые могли помочь. Но я не собирался бросать кинематограф. Я мог бы взять ночные курсы, и уже начал просматривать объявления нью-йоркских кинематографических школ. Когда Камилла узнала, закатила истерику.

– Она думала, что ты собираешься взять ее в Лос-Анджелес?

– О да. Сказала, если я стану режиссером, она может стать актрисой. Я только посмеялся над ней.

– Ну-ну. – Слова выскочили сами собой. Смеяться над женщиной всегда не самая удачная мысль. Особенно если она беременна. А то, что ее ожидания не вполне обоснованны, способно лишь усугубить ситуацию.

– Да, наверное, я вел себя не лучшим образом. Но к тому времени мое терпение почти иссякло. Я пытался объяснить. Камилла не желала ничего понимать, говоря, что я просто ревную ее, настаивала, чтобы мы уехали. Я отказался. Не хотел оказаться в Калифорнии с ребенком. Она убежала в ярости.

Лорен закрыла глаза, пытаясь заслониться от его боли и видя, что надвигается катастрофа. Стоическое терпение, с которым Рей рассказывал о своей трагедии, не могло ее обмануть. Она подошла к нему, обхватив за талию, положила голову ему на спину. Легкая дрожь, сотрясавшая его, обнажила боль, которую он пытался скрыть.

– Мне так жаль.

– До свадьбы оставались считанные дни. Я должен был догадаться о чем-то неладном, когда она вдруг перестала приставать ко мне с разными неинтересными мне мелочами. И еще она стала избегать Мамо. А я ничего не замечал. Черт, я уже еле сдерживался. Чем меньше времени мы проводили с ней вместе, тем лучше.

– О, Рей.

– Когда я вошел в церковь, стало страшно. Мамо пришла в маленькую комнатку, где я ждал, когда меня позовут. Она понимала, как мне тяжело.

– Она не пыталась тебя отговорить?

– Нет. Поддерживала мое решение остаться и растить ребенка. Но не могла позволить пойти на церемонию, когда уже не чувствовала присутствия ребенка.

– И что ты сделал?

– Я потребовал от Камиллы объяснений. Сначала она отказывалась, потом пыталась все отрицать. Но я не отступал. Распорядился, чтобы кто-нибудь сходил за тестом на беременность. Она расплакалась и сказала, что потеряла ребенка, однако по-прежнему меня любит, и теперь мы можем вместе лететь в Калифорнию. Я почувствовал тошноту.

– Она сделала аборт?

– Она это отрицала. И до сих пор отрицает, насколько мне известно. Но это ложь. Она забеременела специально, чтобы окрутить меня, и избавилась от ребенка, когда тот стал угрожать ее планам.

Лорен почувствовала, как напряглись мышцы спины, когда Рей попытался справиться с дрожью. Преодолеть отвращение, вызванное предательством Камиллы.

– Ты думаешь, она вообще не собиралась рожать?

Он задержал дыхание и, разжав руки Лорен, повернулся к ней, взял в ладони ее лицо и заглянул в глаза.

– Откуда ты знаешь?

– Я начинаю понимать. Вероломство Камиллы причинило тебе боль, но хуже всего, что разменной монетой оказалась жизнь невинного ребенка.

– Это не просто невинный ребенок. Это был мой ребенок. Я чувствовал себя раздавленным. Ее полное равнодушие к моему ребенку – вот что убивало. Она хитростью получила мое семя, а потом выбросила его, как ненужный мусор. И все ради того, чтобы уехать в Голливуд. Как я мог уехать туда, зная, что его соблазн стал причиной смерти моего ребенка?

– Рей! – У Лорен разрывалось сердце.

– Примерно неделю я казнил себя. Забрав все заявления из местных кинематографических школ, взял камеру и ушел из дому. Бродил по улицам, где царили нищета, отчаяние, разложение. Это были не те подростки, которых я снимал раньше, а совершенно конченые люди. Через три дня я не выдержал и вернулся домой. Мамо ждала. Она меня обняла, накормила и отругала. Перед лицом того, что я увидел, постоянство ее любви заставило меня устыдиться. На следующий день она сказала, чтобы я перестал себя жалеть, собрал вещи и летел в Лос-Анджелес. Я уже видел, во что превращаются люди, махнувшие на себя рукой, и, черт побери, не мог позволить Камилле погубить мою душу. Так что последовал совету Мамо и больше никогда не оглядывался назад.