В плену страстей - Джеймс Джулия

– Я весьма благодарна вам за это.

В голосе матери Гая послышалась странная и непонятная интонация.

Наступила пауза. Мадам де Рошмон молча смотрела на Алексу, а у Алексы создалось впечатление, что ее оценивают.

– Вы ведь путешествовали, не так ли? – прервала молчание мадам де Рошмон. – На Востоке? Неожиданный маршрут для молодой женщины.

– Я… я хотела чего-то нового, – снова выдавила Алекса.

Странно, что мать Гая озаботилась тем, чтобы узнать, где Алекса провела несколько недель.

– Обычно в эти места молодые женщины не стремятся, – заметила мадам де Рошмон.

– Ко мне относились с уважением, мадам. Я постаралась не привлекать к себе внимания, а люди, у которых я жила, были ко мне очень добры.

– Вы долго там пробыли?

– Я работала, мадам. Рисовала. У пустыни своя особая красота.

– Конечно. Вы собираетесь выставляться?

Алекса покачала головой:

– У меня весьма скромные способности. Занятие портретной живописью обеспечивало меня материально.

Алексу удивляло, как ей удалось, преодолевая сумятицу в голове, поддерживать нормальный разговор.

– Вы недооцениваете себя, мадемуазель.

Голос мадам де Рошмон прозвучал немного загадочно.

Алекса по-прежнему ничего не понимала. Она перевела взгляд на картину Клода над камином, изображавшую мифологическую сценку на лоне природы.

– Видите ли, мадам, перед одним-единственным шедевром все остальное меркнет.

Мать Гая кивнула и сказала:

– Тем не менее скромности может сопутствовать весьма основательный природный дар. Портрет Гая, написанный вами, это подтверждает. Вы очень удачно уловили сходство.

Алекса с трудом сглотнула слюну, вспомнив все, что было связано с этим портретом.

– Спасибо, – тихо ответила она, опустив глаза, у нее не было сил смотреть на мать Гая.

– Мадемуазель, а не согласились бы вы написать и мой портрет?

Алекса подняла голову:

– Я… простите меня. Нет.

Ответ прозвучал отрывисто.

– Нет?

Выгнутые брови мадам де Рошмон слегка приподнялись.

Алекса покраснела. Больше всего ей хотелось встать и уйти.

– Простите, – повторила она.

– Может быть, мадемуазель, вы мне объясните – почему.

Это было сказано вежливо, но с надменностью в голосе.

Ясно. Такая великосветская дама, как мадам де Рошмон, не привыкла к неприкрытым отказам, особенно если предложение настолько лестно.

Алекса сжала губы. Что ответить?

– Мадам, я больше не рисую портретов. Мне очень жаль.

– Понятно. Я права – портрет моего сына был последним, написанным вами портретом?

У Алексы перед глазами возник, как живой, демонический портрет – двойник того портрета, который Гай подарил на день рождения матери.

– Да. Это так, – ответила она. – Это был коммерческий заказ.

– Разумеется. Зачем еще вы стали бы писать портрет моего сына, мадемуазель?

Алекса перевела взгляд на картину Клода – маленькие фигурки на широком лугу. Одна из фигур сливалась с пейзажем. Это Дафна в тот момент, когда она превращалась в лавровый куст, чтобы спрятаться от Аполлона.

«Я тоже убежала, стала затворницей, прячась от жизни. От Гая. От того, чего он хотел от меня».

Алекса отвернулась от картины и встретилась глазами с матерью Гая. И – о, ужас! – поняла: его мать знает… знает, кем она была для ее сына. Она побледнела, ее охватила паника. Она вскочила. Ей надо скорее уйти. Прямо сейчас.

– Простите, мадам де Рошмон, но я должна уйти.

Мать Гая продолжала сидеть.

– Прежде чем вы уйдете, я бы хотела попросить вас оказать мне любезность.

Как странно звучит ее голос! Но нужно уходить. Бежать!

– Простите, но я действительно не смогу согласиться на заказ, о котором вы говорили… – торопливо произнесла Алекса.

Мадам де Рошмон повелительно приподняла руку, заставив Алексу умолкнуть.

– Это не любезность, а скорее просьба, – сухо произнесла она. – Я бы хотела, чтобы вы полетели во Францию. И поговорили с Гаем.

Алекса оледенела. Не ослышалась ли она? Неужели мать Гая это сказала? Но почему, о господи?

Слова застряли в горле. Те слова, что невозможно произнести. В особенности перед этой внушающей благоговение дамой – матерью Гая, которая знает все об их с Гаем отношениях. Но надо что-то сказать…

– Это невозможно, – наконец сказала Алекса безжизненным, каменным голосом.

– Почему?

– Полагаю, мадам, что вы согласитесь со мной – это было бы не comme il faut. ^[21]