Лабиринты памяти - Вулф Энн

Ее четко очерченные светом луны, полуобнаженные плечи, тревожно-задумчивый профиль, хризолитовый сон глаз, чувственность небольших, но выразительных губ, — все это заставило уснуть былое благоразумие Трэвора. Он позабыл о карусели, с которой уже невозможно спрыгнуть, не разбившись, позабыл о Лилиан, призраком прошедшей через всю его жизнь, позабыл о болоте, с которым всегда ассоциировал любовь. Он позабыл обо всем, наслаждаясь сказочным моментом летней (и уже не одинокой) ночи, упиваясь красотой и задумчивостью сидящей рядом девушки. Что ему до прошлого? Достаточно одной посаженной кляксы для того, чтобы уже не разобрать всего ранее им написанного. И эта клякса будет несравнимо лучше примитивных иероглифов, тщательно выводимых им на бумаге прожитых лет.

Трэвор наклонился к Млисс. Нежно и настойчиво повернул хрупкие плечи, заставив все ее лицо открыться его жадному взгляду. Она не вздрогнула, не отстранилась. Она словно ждала этого движенья, словно знала заранее о том, чего он хочет. Глаза Млисс светились в темноте тем огнем, которого Трэвор раньше не видел (или просто не замечал). Он легко провел дрожащей от волнения ладонью по ее лицу. Коснулся лба, пушистых ресниц, носа, горячих губ. Он словно заново изучал ее лицо методом прикосновения, раньше для него недоступного. Ее тепло! Настоящее человеческое тепло. Вот она, истина прикосновения. Как много она позволяет узнать о человеке! Млисс, доверчивая, теплая, нежная сидела прямо перед ним и не убирала его руки. Возможно ли это?

Трэвор не стал ждать дольше. Он наклонился к ее лицу и коснулся ее губ своими. Он поцеловал один уголок ее губ, затем другой. Приник к их центру, слегка подрагивающему от предвкушения поцелуя. Затем осторожно проник в них языком, лаская каждый миллиметр их горячей, как нагревшийся на солнце атлас, поверхности. Кончик языка встретил отклик — к его прикосновениям не остались равнодушны.

Его руки утонули в волне волос Млисс. Шелковые тяжелые волосы укрыли руки Трэвора, позволяя им насладиться этим нежным щекочущим прикосновением.

Робкими движениями рук Млисс гладила его спину. Неумелый ласковый жест разжег в Труворе еще большее желание. Словно огромный камень с грохотом падал с горы — Трэвор впервые хотел так сильно, безумно, страстно. Именно немыслимая сила желания заставила его остановиться, прекратить ласки.

Он слегка отстранил Млисс. В ее дымных, туманных глазах читалось удивление. Трэвор поспешил объясниться.

— Меня безумно влечет к тебе, но вместе с тем я не хочу действовать необдуманно.

— Как можно задумываться над влечением, Трэвор. Это чувство, а не задача по арифметике!

Вот, черт! Не стоит ее разочаровывать!

— Я неудачно выразился. Начну по-другому. Я хочу тебя. Ты… (ну не признаваться же ей в любви прямо сейчас!) мне очень нравишься. И я боюсь сделать тебе больно, понимаешь. Ты как хрустальная статуэтка (и откуда что берется!), которую мне страшно разбить, испачкать, повредить. И, в придачу ко всему этому, я боюсь обжечься. Я не знаю, что ты испытываешь ко мне. Думаю, ты сама еще не разобралась в этом. Поэтому нам стоит подождать некоторое время, осмыслить происходящее между нами.

Млисс почему-то показалось, что вся эта тирада должна была принадлежать ей. Как женщине, которая боится секса и отношений с почти незнакомым мужчиной. Но нет, ее произнес Трэвор Лоу. Рассудительный мужчина тридцати лет, в которого она, кажется, влюбилась окончательно и бесповоротно. Но не сообщать же ему об этом сию минуту. С места в карьер. Придется принимать его выжидательную позицию, чтобы не выглядеть идиоткой. Да она воплощение решимости рядом с ним! Что ж…

— Ты, пожалуй, прав, — (интересно, видна ли на ее лице досада). — Нам не стоит торопиться. К тому же я действительно не знаю, что чувствую к тебе, — (боже, что я несу?).

Хорошо, что темно, и есть шанс, что она не увидит, как он побледнел. Не исключено, что он даже не симпатичен ей и целовалась она с ним импульсивно, без интереса. Так, чтобы узнать о нем чуть больше. Удовлетворить свое женское любопытство. Гормоны играют, требуют своего. Да, влип ты, Трэвор Лоу. По уши влип. Вот тебе и карусель, с которой не спрыгнешь. Поздно прыгать — шею сломаешь.

Они медленно шли по аллее парка. Млисс, кажется, устала. Ноги болели от каблуков, высота которых ей сразу же показалась чрезмерной. Удивительно, как она могла ходить в этих туфлях весь вечер? До возвращения она их почти не чувствовала, а теперь… Она пришла в парк окрыленная таинственностью вечера и влюбленностью в Трэвора. А потом он все испортил. Как у него это получается? Он умудряется поднять ей настроение до небывалых высот, а потом просто берет и сбрасывает его в пропасть. Сизифов труд. Хотя, не исключено, что ему это нравится. Он так привык. Это его способ повысить самооценку. Краем глаза она взглянула на Трэвора. Непохоже — если бы его проникновенная речь прибавила ему уверенности в себе, вряд ли он шел сейчас с таким усталым и грустным лицом. Не умеет она разбираться в людях, ох, не умеет…