Ты веришь в судьбу? - Мортимер Кэрол

Вульф стоял и смотрел на нее так, словно видел впервые.

— О чем ты говоришь, Син? — И что-то странное было в его голосе. — Син... — Ему не хватало воздуха; он звал ее, но она не слышала...

— Не знаю, зачем ты явился. — Слова, будто льдинки, впивались в сердце Вульфа. — Но я хочу, чтобы ты ушел и дал мне по крайней мере шанс попытаться наладить жизнь. Уйди, Вульф!

— Син, но разве семь лет назад ты решила вернуть мне кольцо не из-за того, как я обошелся с Алексом? — Вульф говорил очень осторожно, чтобы не вызвать у нее новый срыв. — И не потому разве, что, как я понял тогда, ты... любила Роджера? — Последнее было непросто выговорить.

— Роджера я любила и люблю, Вульф. Он заменил мне семью, стал тем братом, о котором я всегда мечтала и которого у меня никогда не было. — Она была спокойна, чересчур спокойна.

— И это все, что он для тебя значит? — Вульф замер в ожидании ее ответа.

— Это немало, Вульф.

— Повтори, повтори это снова, — как заклинание, твердил Вульф.

— Я не понимаю...

— Син, пожалуйста!

Она испугалась лихорадочного блеска его глаз.

— Да, Роджер всегда был моим другом, моим домом, моей семьей. Только это. Впрочем, все иное было бы невозможно: Роджер — гомосексуалист, — втолковывала она ему, как неразумному несмышленышу.

— Ну, а в чем я, по-твоему, был виноват перед Алексом?

— Не по-моему, а просто виноват; я узнала обо всем!

— О чем — обо всем? — настаивал он. Он хочет непременно услышать это от нее?

— Если ты помнишь, в тот вечер я пришла к тебе, застала там Барбару, и она мне все рассказала. Знаешь, она могла и не трудиться. Ее наряд — ночное неглиже — и то, что она вышла из твоей спальни, говорили сами за себя. — Син прикрыла глаза рукой, то ли пряча их выражение от него, то ли защищаясь от воспоминаний. — Впрочем, нет; я была так глупа и наивна, что ей пришлось разложить все для меня по полочкам. И даже когда до меня дошло, зачем она там, я не могла поверить, что вы собираетесь провести вместе ночь того самого дня, когда погиб ее муж — твой брат!

— Барбара сама тебе об этом сказала?.. — снова каким-то особенным голосом переспросил Вульф.

— Довольно притворства, Вульф. Барбара рассказала мне все: и о вашем давнем романе, и о том, что Алекс начал что-то подозревать, и как ты решил воспользоваться мною в качестве прикрытия, чтобы развеять его подозрения.

— Иными словами, отвести их от нас с Барбарой... — почти про себя заключил Вульф.

— Еще бы; а какой шанс разнообразить заурядный романчик с очередной моделью, посулив ей помолвку и настоящую свадьбу — красивое платье, и свадебный торт, и нарядный экипаж, и венчание, и!.. — Син вспомнила, что эти же слова Вульф произнес тогда, в доме Хэркуортов: он не забыл, о какой свадьбе она мечтала, и знал, как больнее ранить ее! Слезы навернулись на глаза, подступили к горлу, не давая говорить... Ей стало ужасно жалко себя, и она разревелась так, как плакала когда-то маленькой девочкой — всхлипывая и вытирая глаза руками.

— Господи, не могу поверить! — Вульф не просто побледнел: его лицо стало белым, как бумага; дрожащие губы, посиневшие — как это бывает при сердечном приступе, — без устали шептали ее имя... — Син, мне плевать, что наговорила тебе Барбара, но ты должна знать, что я никогда не был с ней близок, слышишь, ни-ког-да! И не помышлял об этом! — Вульфа передернуло от брезгливости. — Да, она была в моей квартире. У мамы случился обширный инсульт, когда ей сказали, что Алекс мертв, и я должен был находиться при ней. Барбара просила разрешить ей провести одну ночь в моем доме — она не хотела и боялась оставаться одна... Всего одну ночь! — Вульф резко замотал головой, силясь отогнать наваждение. — Подумать только, мы говорили о разных вещах, и заподозри я тогда неладное, не было бы этих семи лет... — Вульф рухнул в кресло, словно ноги отказывались его держать.

Пришел черед Син поломать над всем услышанным голову. Той ночью у его матери случился удар? Так вот что он имел в виду, говоря, что она слегла... Понятно, почему он был сам не свой, разговаривая с Син по телефону: просто не знал, к кому кидаться на помощь, кому он нужнее — тяжелобольной матери или раздавленной горем вдове брата!..

Ладно, все, что наговорила Барбара, не в счет; но ведь не столько ее слова, сколько покаяние самого Вульфа сыграло роковую роль! Он признал свою вину перед братом — не приснилось же ей это!