Ты – настоящая - Брантуэйт Лора

– И?

– Вы знаете, как Виктория поет? О…

– Узнаю. Обязательно узнаю, Клер, обещаю! Отель?

– «Поющий водопад». Пятый номер.

– Спасибо! Клер, спасибо!

– Она сегодня выступает. Не успеете – не прощу, – пообещала Клер.

– Успею. Теперь я успею!

– Хорошо бы. Ой, – пискнула Клер. – Счастливо.

Гудки.

Выйдя из душа, Виктория улыбнулась печально и нежно.

Милая моя сестричка…

Клер лежала на кровати поверх покрывала, в одежде, в туфлях, обхватив подушку обеими руками и спрятав в нее лицо. Наверное, ей снился какой-то беспокойный сон: слишком неровным было дыхание…

Люк удивлялся поведению хозяина второй раз за день. Он ворвался в кухню с видом человека, за которым идет охота и который спятил от адреналина: получает удовольствие от этого.

Глаза Джона Катлера сияли.

Тоном человека, который знает, что говорит, он пообещал Люку, что сделает с ним что-нибудь очень нехорошее, если через двадцать минут он не будет в аэропорту.

Люк не помнил, когда в последний раз он так гнал машину.

Джону казалось, что он почти летит. Пламя в сердце перестало дрожать. Теперь это была не свечка, это был факел, горящий ярко и страстно. Не потушить.

10

Виктория захотела лететь на самолете, а не ехать на поезде. Клер она сказала, что хочет, чтобы осталось побольше времени на подготовку. Это было не совсем правдой.

Во-первых, ей всегда казалось, что поезд – мистическое явление. Главным образом потому, что для нее купе поезда всегда становилось пространством воспоминаний. Ровное движение, ритмичный стук колес, и много времени, чтобы вспоминать.

А сейчас Виктории меньше всего на свете хотелось бы сталкиваться с воспоминаниями. Тем более – с теми, что обязательно придут. Воспоминания о Джоне, о его прикосновениях, о его страсти.

О его грубой, бессмысленной, совершенно не нужной и унизительной лжи.

Ну вот… Только не это, пожалуйста!

Самолет – гораздо лучше. Во-первых, Виктория боялась летать на самолете.

Страх – это хорошо. Он как магнит для мыслей. Значит, меньше боли. Бояться лучше, чем думать. Нелепо, так нелепо, что почти смешно…

А во-вторых…

Как было бы просто. Просто, быстро и не больно.

Виктории стало стыдно за эту подленькую, даже нет, не подленькую, а подлую, ужасную, жестокую мысль: подумала о Клер, ее муже, маме, о десятках других пассажиров.

Нет! Сама выкарабкаюсь. Дура малодушная. Господи, прости мне мою слабость…

Однако после этой не до конца сформулированной мысли, страшного желания Виктория поняла, что первый пункт не сработает.

И не сработал.

Виктории уже не было так страшно лететь. Пришлось «заставлять» себя бояться за Клер.

Пик безумия…

Перелет прошел нормально. Повторила песню – текст, вспомнила, как пела ее раньше. Времени и сил петь дома Виктория не нашла. Клер утешала ее всеми силами, а та и сама не слишком-то волновалась по поводу того, как будет звучать ее голос.

Она хотела вырваться из Лондона – ей это удалось. Остальное не так уж важно.

Поезда Виктория все-таки не миновала, но поездка длилась, слава богу, всего-то минут сорок. А Клер, очевидно, опираясь на свою абсолютную интуицию, говорила без умолку и заставляла говорить Викторию, не давая ей погрузиться в темный туман своих мыслей.

Моя сестричка, ты такая умница! Спасибо, Клер!

Теперь Виктория сидела на кровати со сложенными на коленях руками. Бледная женщина с плотно сомкнутыми губами и расширенными глазами. Виктория почти ненавидела себя – за слабость.

У нее было ощущение, будто все, что происходит сейчас, происходит не с ней, а с какой-то куклой из плоти и крови, которую окружающие со странным упорством называют Викторией Маклин, будто не видят, что это совсем не Виктория. У куклы те же лицо и тело, голос, память, что и у настоящей Виктории… Но от этого она не перестает быть куклой.

А сама Виктория осталась в другом времени и в другом месте. Как ни горько и ни унизительно это осознавать, но жизнь Виктории Маклин закончилась той ночью, что она провела вместе с мужчиной, которого полюбила.

И который не полюбил, да и не смог бы никогда полюбить ее.

И что дальше? Сегодня вечером – открытие фестиваля, которого она ждала не один год, на который ее наконец-то пригласили… Она мечтала об этом вечере, об этой песне, как о билетике в прошлое, в то время, когда Виктория Маклин была студенткой колледжа, некрасивой девушкой, которая больше всего на свете любила рисовать и пела песни так, что казалась всем странным полусказочным существом с чарующим голосом, который, как это ни фантастично и ни странно, ослеплял… И никто не видел того, что нос Виктории немного длиннее, чем следовало бы, губы слишком пухлые и яркие для ее бледного лица, руки тонки, а плечи угловаты.