Прекрасная лгунья - Гамильтон Диана

Милли со страхом смотрела в будущее, которое как будто ей самой больше не принадлежало.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Милли, невыспавшаяся, с тревогой смотрела покрасневшими глазами на широкие двери роскошной гостиницы, в которой провел ночь итальянец. Единственное утешение — она теперь знала, как его зовут. Когда, ровно в шесть, к дому Милли подъехал автомобиль, шофер спросил:

— Мисс Ли едет на встречу с синьором Сарачино?

Теперь шофер в гостинице и вот-вот выйдет вместе с Сарачино, и они поедут в аэропорт. От страха Милли вся сжалась, и если бы не необходимость найти сестру и как-то развеять ненависть грозного итальянца, направленную не по адресу, она пулей выскочила бы из машины и помчалась по извилистой подъездной дорожке так, словно сам дьявол гонится за ней.

А он такой и есть, сказала она себе с горькой усмешкой. Этот человек так легко не отступится.

И вот Милли увидела его. И резко отвернулась, чувствуя, как отчаянно затрепыхалось ее сердце при виде этого итальянца — безупречно красивого, сильного и безжалостного. Лежавшие на коленях ладони вспотели, и Милли попыталась набрать в легкие воздуха, но он застрял в горле, и она чуть не задохнулась.

Сможет ли она это выдержать? Придется, выхода нет: если он узнает об обмане, тут же бросится на поиски Джилли.

Пока шофер укладывал скудный багаж Сарачино рядом с громоздким потертым чемоданом и портпледом Милли, итальянец мельком взглянул на нее сквозь боковое окно и молча уселся на переднее пассажирское сиденье.

Милли облегченно вздохнула — слава богу, не придется сидеть рядом с ним. Чем дольше он будет держаться на расстоянии, тем меньше вероятность того, что он догадается, а уж с обязанностями компаньонки она как-нибудь справится. Благополучно пройдя паспортный контроль, где не обратили внимания на небольшое различие имен, Милли решила, что это еще один добрый знак.

Однако стоило им, пройдя контроль, оказаться в аэропорту, как он посмотрел на нее. В упор.

Темные глаза его цинично блеснули, окидывая ее взглядом с головы до ног, и у Милли екнуло сердце. Однако она все же приподняла подбородок и встретилась взглядом с этими холодными, презрительными глазами, твердя про себя, что он ни за что не догадается, кто на самом деле перед ним.

Кремовый льняной костюмчик Джилли с обтягивающей грудь жакеткой без воротника и узкой юбкой до колен выглядел достаточно вызывающим, чтобы обмануть его, тем более что вчера вечером он принял Милли за сестру даже в ее обычной скромной одежде, и этому не помешала простая короткая стрижка и отсутствие косметики, то есть то, что всегда отличало Милли от ее сестры.

Все же ее ноги, обутые в коричневые туфли Джилли на высоких шпильках, дрогнули, когда итальянец резко проговорил:

— Я рад, что ты немножко поблекла. Раскаяние? Не думаю. Скорее расстроена из-за того, что тебя поймали и везут обратно, расплачиваться за твои прегрешения.

Милли не очень поняла, что он имел в виду под «поблекла», и лишь смотрела, как завороженная, на его широкие плечи, приподнявшиеся и опустившиеся снова, что должно было показать его презрение. Лицо итальянца посуровело, он добавил:

— Ты скажешь, что тебя вызвали по семейным обстоятельствам, извинишься за то, что не звонила бабушке, и станешь проводить с ней время до тех пор, пока ты ей нужна. Деньги, которые ты украла, будут вычтены из твоей зарплаты, так что ничего получать не будешь. Это понятно?

Милли молча кивнула. Ее настроение упало еще ниже. Она будет работать на него бесплатно!

Своей банковской карточкой она воспользоваться не может, потому что после уплаты за квартиру на ее счету почти ничего не осталось. Пустить в ход кредитную карту? Об этом не может быть и речи. Она не позволит себе залезать в долги. Практически без денег, не считая пяти фунтовых банкнот и мелочи в кошельке, о том, чтобы разъезжать туда-сюда по выходным дням, если у нее таковые будут, и попытаться напасть на след сестры, не стоит и мечтать.

Стараясь не показать своего отчаяния и придать лицу уверенное выражение, как это сделала бы Джилли в сходных обстоятельствах, Милли спросила:

— А у меня будет личное время? Или вы будете запирать меня в комнате, синьор Сарачино, когда я не нужна вашей бабушке?

Изогнутая бровь приподнялась в презрительной гримасе.

— Надо же, как формально, — процедил итальянец. — Помнится, ты обращалась ко мне совсем по-другому, когда лезла в мою постель.