Черный Принц - Демина Карина

- Послушайте, милая, - он снял очочки с дымчатыми стеклами, придававшие доктору странно-разбойный вид. - Я бы настоятельно рекомендовал вам… не привлекать недовольства Оловянных. Они злы. И в своем праве.

- И что мне делать?

- Отправляйтесь домой.

Ее квартира.

Таннис отвыкла от нее, и пришлось знакомиться наново. Старый дом с флюгером-кошкой. И отдельный вход… дверь заперта, но Таннис знает, куда Кейрен ключи прячет. Она так долго пыталась отучить его, а не вышло. Третий камень от порога и тайник. Холодная бронза, крошки земли на пальцах.

Дурнота.

И дышать приходится сквозь стиснутые зубы, мелко и часто.

В доме темно, сыро и воняет… конечно, Кейрен не удосужился посуду вымыть. А печь, наверное, если и включал, то давненько. Вещи разбросал. Мятая рубашка на полу, и жилет с оторванной пуговицей. Опять, небось, задумавшись, крутил.

Таннис прижала жилет к щеке.

Она человек и запахи различает плохо, но от ткани пахло Кейреном. Ей хотелось, чтобы пахло. Таннис долго стояла, сдерживая слезы, а потом все-таки расплакалась.

Наверное, теперь можно, времени свободного у нее полно и…

…Кейрен жив.

Газеты публиковали списки погибших, и имени Кейрена в них не было…

…жив, но ранен. И в госпитале… наверняка, в госпитале… или дома… у его родни особняк, Таннис видела его издали, но нечего надеяться, что ее пустят.

Оловянные злы…

И пожалуй, у них есть все причины для злости, но…

…главное, что жив.

Эту ночь Таннис спала, обняв жилет. Странным образом запах Кейрена унимал и дурноту, и головокружение, и спокойней становилось.

Дни потекли.

Медленные, янтарно-медовые, с солнцем, которое приходило с востока, белыми речными туманами и визитами бакалейщика, вновь уверившегося, что Таннис свободна. С прогулками по улице, недолгими, потому как, стоило Таннис выпустить из виду знакомый флюгер, и ее охватывал необъяснимый страх.

Она останавливалась на краю тротуара, пытаясь совладать со слабостью в коленях, головокружением и мелкой дрожью, грозившей перерасти в судорогу. Она прикусывала край перчатки и просто смотрела на улицу, как-то словно бы из-за незримой пелены, отделившей ее от этого мира, отмечала и грязный снег, припорошенный угольной крошкой. Ледяную корку на окнах, и тени людей за ней… она видела и слышала все, но оставалась вовне.

…разговаривала.

Возвращалась в дом, заставляя себя идти медленно. И оказываясь за дверью, торопливо, трясущимися от страха руками, задвигала запоры. Стояла, прислонившись, глядя на старые часы, стрелки которых замерли на без четверти шесть.

…день за днем.

И шитье утешением, пусть прежде Таннис от души ненавидела рукоделие. Но теперь, считая стежки, она успокаивалась.

…гостья явилась под вечер.

Вежливый стук в дверь, который заставил вздрогнуть, и игла, вывернувшись из пальцев, ужалила.

Дверь заперта.

Засов.

И решетки на окнах… и сердце стучит-колотится, а во рту пересохло. Нож, который как-то всегда под рукой находился, в руку прыгает, и Таннис гладит длинное лезвие, приказывая себе успокоится.

Кейрен не стал бы стучать.

Кейрен просто вошел бы, у него ключи есть, а если нет, то он знает о тайнике, который вновь полон…

…все закончилось. Грент мертв, и Освальд Шеффолк, и прочие, оставшиеся в доме… и бояться нечего.

Надо просто открыть дверь. Подойти.

…отодвинуть заслонку.

Снять крючок. Убрать засов… и тот, второй, самодельный тоже.

- Добрый вечер, - сказала женщина в собольей шубе. - Могу я войти?

Соболя под снегом. Сизая тафта юбки. Шляпка с узкими полями. Вуаль. Узкое лицо с правильными, но пожалуй, слишком резкими чертами.

…Кейрен на нее похож, вот только более живой, что ли…

И что сказать?

- Вижу, вы меня узнали.

Холодный голос, и сама она, леди Сольвейг, выточена из старого льда.

- Мне неприятно говорить это, - она отставила зонт и шубу расстегнула, но снимать не стала. Она оглядывалась и презрительно кривила губы.

- Вам следует уйти.

- Куда?

Не услышала.

Квартира, преломленная в инеисто-светлых глазах леди Сольвейг была удручающе бедна. Таннис снова словно бы со стороны видит все: нелепые обои, которые за лето выцвели, пятна на ковре, сбившуюся скатерть, которая съехала, стыдливо прикрывая гнутые его ножки, старую мебель и себя саму, нелепую женщину в полосатом домашнем платье.