Крест Морриган - Робертс Нора

Он прижал ладонь к стене и долго стоял так.

— Теперь остались только камни. — Его голос был едва слышен. — Руины.

— Но они по-прежнему здесь. По крайней мере, хоть кто-то. И ты их помнишь. То, что мы делаем, должны сделать, — разве это не означает, что у них появился бы шанс прожить долгую и счастливую жизнь? Возделывать землю, ходить по ней. Жить.

— Они приходили на поминки по брату. — Он опустил руку. — Не знаю, что и думать.

— Могу представить, как тебе тяжело, Хойт. И так каждый день. — Она положила руки ему на плечи и заглянула в глаза. — Но ведь что-то осталось. В тебе. Во мне. Это очень важно. Мы должны видеть в этом надежду. Черпать силы. Хочешь побыть тут один? Я вернусь в машину и подожду тебя.

— Каждый раз, когда я начинаю колебаться или думаю, что не справлюсь с порученным делом, ты поддерживаешь меня. — Он нагнулся, сорвал маленький белый цветок, покрутил в руке и воткнул в волосы Гленны. — Значит, будем надеяться.

— Конечно. Постой. — Она взяла в руки фотоаппарат. — Это место просто требует, чтобы его сфотографировали. И свет великолепен.

Она вышла из башни, чтобы найти подходящий ракурс. Нужно подарить Хойту снимок. Ее частичку, которую он сможет взять с собой. А копию она сделает себе и повесит дома.

Будет смотреть на фото и представлять, как он вглядывается в свой снимок. Каждый будет вспоминать, как они стояли тут в летний полдень, на усыпанном цветами ковре из трав.

Но эта мысль принесла ей гораздо больше боли, чем радости.

Гленна направила фотоаппарат на Хойта.

— Посмотри на меня. Улыбаться не обязательно. На самом деле… — Она щелкнула затвором. — Отлично, просто отлично.

Загоревшись новой идеей, Гленна опустила фотоаппарат.

— А теперь я включу таймер, и мы сфотографируемся вместе.

Она оглянулась, ища, на что бы поставить камеру. Жаль, что не догадалась захватить штатив.

— Так, нужно составить композицию. Человек, камни и поле. — Она навела объектив на Хойта.

Гленна поставила фотоаппарат на полочку из загустевшего воздуха, включила таймер и бросилась к Хойту.

— Смотри в камеру. — Она обняла его за талию, обрадовавшись, что он повторил ее жест. — Если бы ты смог немного улыбнуться… раз, два…

Она смотрела, как сверкнула вспышка.

— Готово. Останется для потомков.

Хойт пошел вместе с ней за фотоаппаратом.

— Откуда ты знаешь, как будет выглядеть изображение, когда извлечешь его из коробки?

— Конечно, я не могу дать стопроцентную гарантию, что снимки получатся отличными. Можно сказать, что это еще одна разновидность надежды.

Она оглянулась на развалины.

— Хочешь побыть тут еще?

— Нет. — Время, подумал Хойт. Его всегда не хватает. — Нужно возвращаться. Нас ждут другие дела.

— Ты ее любил? — спросила Гленна, когда они шли через поле к машине.

— Кого?

— Девушку? Дочь тех, кто здесь жил.

— Нет. К огромному разочарованию матери, но — мне так кажется — не девушки. Я никогда не искал женщину только для того, чтобы жениться, родить детей. Мне казалось… Мне казалось, что мой дар, мои занятия предполагают одиночество. А жены требуют времени и внимания.

— Так и есть. Но они также могут подарить и время, и внимание — теоретически.

— Но я стремился к одиночеству. Всю жизнь мне не хватало одиночества и тишины. А теперь… Теперь я боюсь, что всю оставшуюся жизнь у меня этого будет слишком много.

— Все зависит от тебя. — Гленна остановилась, еще раз оглянулась на развалины. — Что ты им скажешь, когда вернешься? — Произнося эти слова, она чувствовала, как ее сердце разрывается на части.

— Не знаю. — Хойт взял девушку за руку. Они стояли рядом и смотрели на руины, представляя, какими они были прежде. — Не знаю. А что ты скажешь своим родным, когда все закончится?

— Да ничего. Пусть верят в то, что я путешествовала по Европе. Зачем им жить в страхе, узнав о том, какие нам выпали испытания? — ответила она. — Мы знаем, что ночные кошмары реальны, — теперь точно знаем, — и это тяжелая ноша. Поэтому я просто скажу близким, что люблю их, и дело с концом.

— Разве это не разновидность одиночества?

— Такое я смогу выдержать.

Теперь за руль села Гленна. Устраиваясь рядом с ней на пассажирском сиденье, Хойт еще раз посмотрел на развалины.

Без Гленны, подумал он, одиночество поглотит его целиком.

Эти мысли не давали ему покоя. О том, что он не вернется в свой мир. Умрет здесь. Больше никогда не увидит дом. Остаток дней проведет без женщины, наполнившей его жизнь новым смыслом.

У него внутри разразилась еще одна битва — кроме той, в которой будут необходимы мечи и копья, — разрывающая сердце, которое желало так много, что он и представить себе не мог.

Из окна башни он видел, как Гленна фотографирует Ларкина и Мойру: скрестивших мечи, стоящих рядом, улыбающихся.

Ее травмы заживали, и она уже не так скованно двигалась, не так быстро уставала. Но Хойт никогда не забудет, как она лежала на земле, истекая кровью.

Ее манера одеваться больше не казалась ему странной — наоборот, теперь он считал, что одежда как нельзя лучше соответствует ее характеру. Движения Гленны — в черных штанах и белой рубашке, с небрежно заколотыми на затылке огненно-рыжими волосами — казались ему образцом грации.

В ее лице он видел красоту и жизненную силу. В разуме — интеллект и любознательность. В сердце — сострадание и отвагу.

Хойт понял: он нашел в ней все, что только мог желать, даже не осознавая, чего был лишен все эти годы.

Разумеется, у него не было никаких прав на нее. Они не могли принадлежать друг другу за пределами времени, отведенного на выполнение воли богов. Если им суждено выжить, если миры не исчезнут, он вернется в свой мир, а она останется здесь.

Даже любовь не может протянуться через тысячу лет.

Любовь. Это слово вызвало боль в сердце, и Хойт прижал ладонь к груди. Значит, такова она, любовь. Сверлящая, жгучая боль. Свет и тьма.

Не только теплая плоть и шепот при свечах, но и боль, и постоянное напряжение. При свете дня и в темных глубинах ночи. Такое сильное чувство к одному человеку затмевает все остальное.

И это пугает.

Нет, он не трус, напомнил себе Хойт. Маг по рождению, воин по стечению обстоятельств. Он мог извергать молнии, вызывать ветер. Он убивал вампиров и дважды противостоял их королеве.