Образ смерти - Робертс Нора

Под бесконечное, эхом отдающееся тиканье до нее донеслись звуки битвы. Стрельба, подумала она. Взрывы, выстрелы, дикие крики, перекликающиеся голоса – мужские и женские…

Она ощутила запах крови, дыма, паленой плоти еще до того, как увидела… Омерзительный, тошнотворный, сладковатый запах бойни.

Потом туман рассеялся, ее зрение обострилось, взгляд сфокусировался, она увидела, что битва идет на сцене, а декорации в странной, стилизованной форме изображают город. Серебристо-черные здания стояли, накренившись над залитыми беспощадным белым светом улицами, а улицы шли невероятными зигзагами и заканчивались тупиками.

Актеры на сцене были одеты в изысканные и яркие костюмы, плывущие сквозь лужи и фонтаны крови, сквозь клубы грязного дыма, пока действующие лица убивали друг друга.

Она с интересом наблюдала за разворачивающимся действием из золоченой театральной ложи. Внизу, в оркестровой яме, лежали искореженные тела, и тут же оркестранты как одержимые терзали свои инструменты.

А неистовые крики и вопли на сцене, вдруг сообразила Ева, были оперными ариями – яростными, свирепыми… Зверскими.

«А война другой и не бывает», – подумала она.

– Третий акт подходит к концу.

Ева обернулась и заглянула в лицо убийце. Он вынул огромный хронометр из кармана выходного черного костюма.

– Я не понимаю. Одна сплошная смерть. Кто сочиняет такие вещи?

– Да, смерть. Сила и страсть жизни. Все ведет к смерти, не правда ли? Кому же знать, как не тебе?

– Убийство – это совсем другое дело.

– О да, это искусный и преднамеренный акт. Убийство отнимает силу и власть у судьбы и передает ее в руки того, кто творит смерть. А он делает смерть подарком.

– Каким подарком? Разве убийство может быть подарком?

– Речь идет, – он указал на сцену, где санитары тащили на носилках женщину с окровавленными темно-каштановыми волосами, израненным телом и изуродованным лицом, – речь идет о бессмертии.

– Бессмертие – это для мертвых. Кем она была при жизни?

Он лишь усмехнулся в ответ.

– Время истекло. – Он щелкнул хронометром, и на сцене стало темно.

Ева вскинулась в постели, захлебываясь и судорожно втягивая в себя воздух. Ей никак не удавалось отделить кошмар от реальности. Она зажала ладонями уши, чтобы заглушить беспрерывное тиканье.

– Почему они все тикают?

– Ева, Ева, это твоя рация. – Рорк схватил ее за оба запястья и потянул их вниз. – Это твоя рация.

– О боже. Погоди. – Ева тряхнула головой и усилием воли заставила себя вернуться в настоящее. – Блокировать видео, – приказала она и ответила на звонок. – Даллас.

Вызывается лейтенант Ева Даллас. Срочно прибыть на Юнион-сквер у Парк-авеню. Тело женщины со следами пыток, личность не установлена.

Ева повернула голову и встретилась взглядом с Рорком.

– Принято. Уведомить детектива Делию Пибоди, затребовать судмедэксперта Морриса. Согласно процедуре, установленной для данного дела, известить майора Уитни и доктора Миру. Я еду. Конец связи. Даллас.

– Я еду с тобой. Знаю, знаю, – проворчал Рорк, поднимаясь, – ты не станешь первосортной наживкой для маньяка, пока я путаюсь у тебя под ногами, но где-то там на земле лежит тело Джулии Росси. Я еду с тобой.

– Мне очень жаль.

– Ах, Ева. – Его тон изменился, смягчился. – Мне тоже жаль.

18

Еве их дом в зимнем пейзаже показался картиной. Рорку место преступления показалось театральной сценой. Это была мрачная темная сцена, полная непрерывного движения и шума, вся сосредоточенная вокруг единственного центрального персонажа.

Белая простыня на белом снегу, белое тело, выложенное на простыне, темно-каштановые волосы, блестящие в свете прожекторов. Ему показалось, что раны жертвы кричат, взывают о помощи.

Но вот на сцене появилась его жена в длинном черном пальто и, разумеется, без перчаток. На этот раз они оба забыли о ее перчатках. Ветер шевелит ее волосы. Взгляд суровый. Режиссер и актриса на главную роль в одном лице. Дирижер, исполняющий свою собственную музыку. Последний акт.

Он знал, что из нее рвется наружу жалость, что в ней бушует гнев и что все эти чувства перевязаны крепкой веревкой ее вины. Но весь этот запутанный клубок эмоций был спрятан глубоко внутри, за стеной холодного расчетливого разума.

Рорк наблюдал, как она разговаривает с чистильщиками, с патрульными, с другими участниками пьесы, разворачивающейся на этой ледяной зимней сцене. Потом – ровно в нужную минуту – на сцене появилась верная и надежная Пибоди в своем пухлом стеганом пальто, похожем на черепаховый панцирь, с намотанным на шею длинным ярким шарфом. Вместе с Евой она склонилась над безжизненной фокусной точкой, державшей на себе бесстрастный свет софитов в центре сцены.