Проклятье музыканта - Калинина Наталья Дмитриевна

Название того южного пуэбло, послужившего началом отсчета его бесконечного пути, воплотилось в имя той, которая жила теперь в его душе болью. Он не собирался задерживаться в деревне надолго, лишь желал заработать игрой на местном празднике. Собирался уйти утром, не оставив в памяти ни единой зарубки о поселке, каких на его пути было бесчисленное множество. Так бы и случилось, если бы в тот час, когда солнце уже спускалось к земле, не появилась она. Толпа, окружавшая гитариста, легко расступилась, пропуская незнакомую девушку в середину, и та, даже не кивнув приветственно ради приличия музыканту, гордо вскинула голову и подняла руки. Ее танец в одно мгновение отбил у Сальвадора внимание публики: теперь она, эта девушка, своими движениями вызывала у зрителей любовь, слезы, радость, восхищение. И Сальвадор признал ее первенство, не в силах отвести от нее взгляда. Нежный овал лица, жгучие, как угли, глаза с прямыми ресницами-стрелами, угодившими прямо в его сердце, когда впервые скрестились их взгляды, яркий, словно цветок в ее темных кудрях, рот, румянец цвета заката на ее юной коже. Она была хороша так, что невозможно было не влюбиться в нее с первого взгляда. И он влюбился – вначале в ее руки, завороженный их движениями. Эта девушка обладала талантом рассказывать лишь взмахами и поворотами тонких кистей о чувствах – о любви и ненависти, о счастье и горе, о боли и наслаждении. И Сальвадор, внимательно следя за танцем незнакомки, подбирал музыку уже под ее движения. Она вела его, а не он ее.

Но еще не оборвалось в воздухе звучание последней ноты, как прекрасная байлаора ^[7]уже исчезла. Ночь Сальвадор провел без сна, блуждая в толпе празднующих, но видя перед собой лишь один образ – гибкий стан, гордый подбородок, взлетающие птицей руки и изящные запястья, к которым до жжения в груди хотелось припасть поцелуем. Устав бродить, Сальвадор сел прямо на неостывшую к ночи землю, привалившись спиной к стволу старой оливы, и попытался «сыграть» танец той неизвестной девушки. Он перебирал струны, стараясь воспроизвести порхание ее кистей, постукивал по корпусу гитары, имитируя хлопки ее ладоней, и вновь «разбегался» по струнам пальцами, вспоминая, как взметнулись в повороте юбки платья, и… ничего у него не выходило. Впервые испытывая такое странное томление в груди, он не мог воплотить свои впечатления в музыку. Эта незнакомка опустошила его гитару, вытянув из нее все звуки, лишила его пальцы гибкости, оставив вдохновение в немой беспомощности. Он понял: он и она, его игра и ее танец теперь должны идти неразлучно. Его игра без ее движений будет сиротлива, как брошенный младенец. С трудом Сальвадор дожил до рассвета, не в силах избавиться от лихорадочного желания вновь увидеть эту девушку.

Она пришла на следующий день в тот же час. Вокруг них опять собралась толпа, подбадривающая и его, и танцовщицу восхищенными выкриками и аплодисментами. Его сердце колотилось в такт ее хлопкам и притоптываниям, его пальцы летали по струнам так, как порхали ее кисти, он даже расправил плечи и так же вскинул подбородок, невольно копируя ее движения. Но… Девушка опять исчезла, едва он сделал паузу. Сальвадор кинулся за ней, но незнакомка в ярком платье невероятным образом умудрилась раствориться в толпе. И опять он провел ночь без сна, разыскивая ее. Отбросив стеснение, расспрашивал о девушке всех встречных и с каждой новостью о ней погружался в темное и мрачное отчаяние: девушка, похитившая его музыку, никогда не станет его.

Она сама нашла его. Пришла на исходе ночи, в самый темный час перед рассветом. И его удивленное восклицание оборвала вдруг поцелуем. Без единого слова, только обжигая его ухо горячим дыханием, прекрасная байлаора и здесь взяла инициативу. В любви она оказалась не менее страстной, чем в танце.

– Как тебя зовут? – спросил Сальвадор, любуясь ее ровной стройной спиной, белеющей в темноте. Он знал ее имя, но желал услышать его из ее уст. Это стало бы первым словом, которое бы она сказала ему.

– Долорес, – тихо ответила девушка.

Боль. Он уже знал, что она станет его невыносимой, нескончаемой болью, которую он унесет в своем сердце, уйдя утром из поселка. И хоть сюда он больше не вернется, воспоминание о Долорес будет носить с собой всю жизнь.

Ей было семнадцать лет, и год назад ее отдали замуж за владельца местных земель Маноло Торреро Санчеса, который был старше ее едва ли не втрое. История этой девушки казалась и простой, как быль, и сказочно невероятной. Может быть, кто-то, услышав ее, порадовался тому, как удачно сложилась судьба Долорес, единственной дочери вдовца-бедняка, живущего за оброк в одном из крошечных домов, принадлежащих семье Торреро Санчес, и обрабатывающего прилагающийся к дому клочок земли. Кое-как справлялись: братья и отец-вдовец обрабатывали землю, девушка вела домашнее хозяйство. И жили бы они так, если бы два года подряд не случались неурожаи и долг владельцу земли не принял устрашающих размеров. Однажды в дом отца Долорес приехал сам хозяин и выдвинул ультиматум: либо они расплачиваются, либо через три дня убираются из дома и идут на все четыре стороны. Горе… Отец едва не слег больным, братья с мрачным видом принялись паковать домашнюю утварь, готовясь покинуть обжитое место. Но судьба решила разыграть неожиданную комбинацию, и за день до назначенного срока в дом опять пожаловал владелец с новым предложением. «Отдашь мне ее, прощу долг», – ткнул он в хлопочущую по хозяйству шестнадцатилетнюю девушку. И, как ни плакала Долорес, как ни просила отца и братьев не отдавать ее в господский дом, сделка состоялась.