Рискуя и любя - Ховард Линда

— Может, он надеялся, что вы уговорите меня поучаствовать в вашей операции?

— Вполне вероятно. Я понятия не имею, что у него на уме. — В голосе его послышалось раздражение. — Впрочем, я подозреваю, что он работает по двум направлениям. Спросите у него, по каким именно.

— Но я не собираюсь с ним работать — какая мне разница, что он задумал?

Медина неожиданно ухмыльнулся.

— Он не привык получать отказ, да еще так быстро. Немногие осмелились бы сказать ему «нет».

— Я ему предоставлю такую редкую возможность. Он промолвил с оттенком восхищения в голосе:

— Неудивительно, что Даллас был от вас без ума. Ему тоже никто не возражал. Он обладал железной волей, а не только внушительной внешностью.

Да, это так. Даллас был высок ростом и мускулист и весил двести тридцать пять фунтов. А главное, что отличало его от других, — это его внутренняя сила, его неукротимый дух, его решимость и целеустремленность.

Она никогда ни с кем не говорила о Далласе. Не могла. Все эти пять лет она хранила память о нем глубоко в душе; они были женаты всего несколько месяцев, не успели толком узнать друг друга и создать круг общих друзей и знакомых. Благодаря работе им часто приходилось путешествовать; они в спешке поженились в Рено, провели потрясающий медовый месяц в Арубе, после чего Даллас уехал на шесть недель, а она отправилась в Сиэтл, где работала на таможне, испытывая новые приборы наблюдения. Различные обстоятельства помешали им познакомиться с родственниками друг друга.

После гибели Далласа она поехала в Индиану к его родным. Они вместе оплакали Далласа, но его близкие были так убиты горем, что не могли предаваться воспоминаниям. Она время от времени писала им, однако, поскольку им не удалось завязать дружбу, пока Даллас был еще жив, теперь, после его трагической кончины, у них не было желания укреплять эти узы.

Ее собственная семья — милые провинциальные родственники из Айовы — окружила Ниему заботой и искренне сочувствовала ее горю, но не могла скрыть своего неодобрения относительно их с Далласом поездки в Иран. Ее родные — родители, братья Мэйсон и Сэм, сестра Кьяра — не представляли себе иной жизни, чем та, которой они жили: работа с девяти до пяти, семья, дети, родной городок, в котором знаешь всех соседей по именам, еженедельные закупки в супермаркете. В семейном гнезде Ниема была белой вороной. Близкие не понимали ее стремления посмотреть мир, ее страсти к работе и риску, которая толкнула Ниему на поиски приключений.

Все эти пять лет она прожила уединенно, погруженная в воспоминания, которые ей не с кем было разделить. Она мысленно произносила имя Далласа, когда ей становилось одиноко и тоскливо, а порой, когда горечь утраты охватывала ее с новой силой, оно срывалось с ее губ невыплаканным стоном, но ни разу и ни с кем не предавалась она воспоминаниям о своем погибшем муже.

Однако Медина знал его и был вместе с ней в Иране. Он бы понял ее. Он один смог бы ее понять.

Она не стала возражать, когда он предложил отвезти ее домой; он ведь не виноват в том, что произошло с Далласом. А может, ей просто хотелось поговорить с ним, облегчить душу и оставить страшное прошлое позади. Она бы давно это сделала, если бы знала, как его найти, но после того как они достигли Парижа, Такер исчез.

Обхватив руками колени, она уставилась в ветровое стекло. Если бы Даллас увидел, какой она стала, любил бы он ее по-прежнему? Он ведь познакомился с жизнерадостной девицей, обожавшей риск и опасность. Те времена давно канули в вечность. Она больше не рискует.

— Я так и не поблагодарила вас, — пробормотала она. — За все, что вы сделали для меня.

Он удивленно вскинул брови и бросил на нее быстрый взгляд.

— За что же благодарить?

Ей показалось, что он не только удивлен, но и ошеломлен ее неожиданным признанием.

— За то, что вывезли меня из Ирана, — пояснила она. И он еще удивляется! — Я была для вас обузой. — Точнее не скажешь. Те долгие дни совершенно не отложились в ее памяти; она не помнила, как покинула хижину. Она помнила переход через холодные, мрачные горы; помнила, как, оцепенев от горя, не чувствовала ни холода, ни боли.

— Я обещал Далласу.

Эти три слова прозвучали как клятва.

Имя Далласа, произнесенное вслух, болью отозвалось в ее сердце. За пять лет не было ни единого дня, чтобы она не думала о своем безвременно ушедшем муже. Сильное горе постепенно сменилось тоской и печалью одиночества, но теперь она все чаще вспоминала светлые и счастливые минуты их совместной жизни. Она жалела, что им не удалось подольше побыть друг с другом, получше узнать друг друга. Ей было тяжело слышать его имя, но со временем боль притупилась, и в голосе Медины она уловила печаль. Время не заглушило только чувство вины и сознание того, что Даллас ни за что не согласился бы идти на это дело, если бы его не уговорила она, Ниема.