Любовь в полдень - Клейпас Лиза

Кристофер вырос человеком совсем другого склада. Как часто случалось с младшими сыновьями, в возрасте двадцати двух лет он приобрел патент на офицерский чин и поступил в армию корнетом — лучшее занятие для молодого красавца, особенно если учесть, что его главной служебной обязанностью было везти знамя кавалерии во время парадов и строевых учений. Лондонские дамы обожали блестящего военного, а он не перегружал себя излишней заботой о формальностях, то и дело покидал расположение полка и с удовольствием проводил время в танцах, пирушках, азартных играх, мотовстве и скандальных любовных приключениях.

Беатрикс видела Кристофера дважды. Первая встреча состоялась на танцах в Стоуни-Кросс, и впечатление оказалось крайне неблагоприятным: более дерзкого и самоуверенного человека не удалось бы найти во всем Гемпшире. Ну а во второй раз довелось вместе провести время на пикнике, и мнение ее изменилось в худшую сторону: мистер Фелан приобрел звание самого дерзкого и самоуверенного человека на всем белом свете. Дело в том, что Беатрикс случайно подслушала разговор Кристофера с одним из приятелей.

— Странная особа эта мисс Хатауэй, — заметил он.

— А мне она кажется милой и оригинальной, — возразил собеседник. — И о лошадях рассуждает со знанием дела; ни одна из молодых дам не сможет с ней сравниться.

— Ничего удивительного, — сухо отозвался Фелан. — В конюшне эта особа выглядела бы более уместно, чем в гостиной.

С тех пор мисс Хатауэй старалась держаться подальше от корнета. И дело даже не в том, что сравнение с лошадью показалось обидным: ничего подобного. Лошади — чудесные животные, преданные и благородные. Кроме того, Беатрикс сознавала, что, не отличаясь яркой красотой, обладает немалым обаянием. Джентльмены не раз восхищались прекрасными темно-каштановыми волосами и выразительными голубыми глазами.

И все же скромная прелесть бледнела перед золотым великолепием Кристофера Фелана. Офицер сиял, как Ланселот, архангел Гавриил, а возможно, и Люцифер (если признать, что искуситель когда-то был самым прекрасным из ангелов): высокий, ясноглазый, с волосами цвета освещенной солнцем зрелой пшеницы. Безукоризненная военная выправка подчеркивала прекрасную атлетическую фигуру — сильную и прямую, как стрела. Каждое движение, даже самое медленное и ленивое, отличалось сдержанной энергией и непринужденной грацией сознающего свое бесспорное могущество хищника.

Не так давно Фелан попал в число немногих избранных, отозванных из различных полков и включенных в состав вновь созданной особой части Стрелковой бригады. «Стрелки» — как их стали называть — представляли собой особую когорту военных, призванных полагаться на собственную инициативу. Во время военных действий им предстояло проникать за линию фронта и уничтожать вражеских офицеров и лошадей, не доступных с обычных позиции. Удивительная меткость Фелана не осталась незамеченной, и скоро он получил чин капитана Стрелковой бригады.

Беатрикс подозревала, что завидное продвижение по службе вряд ли могло обрадовать офицера — в первую очередь потому, что блестящую, почти театральную гусарскую форму, черную, с богатым золотым шитьем, пришлось сменить на невзрачный темно-зеленый мундир.

— Можешь почитать, пока я приведу в порядок прическу, — предложила Пруденс, усаживаясь перед зеркалом.

— Но твои волосы и так безупречны! — воскликнула Беатрикс, восхищенно рассматривая замысловатую конструкцию из светлых кос. — Тем более что мы собираемся всего лишь прогуляться до деревни. Никто даже не узнает, что у тебя на голове.

— Я узнаю. Да и вообще, разве можно предположить, кого встретишь по дороге?

Беатрикс уже успела привыкнуть к постоянному кокетству подруги, а потому лишь улыбнулась и покачала головой:

— Что ж, если не имеешь ничего против нарушения тайны переписки, прочитаю рассказ о собаке.

— Не надейся, не прочитаешь. Пока ты доберешься до нужной страницы, уснешь по дороге. — Пруденс передернула плечами и метким движением вонзила в косу очередную шпильку.

Беатрикс взглянула на исписанную мелким почерком страницу. Слова теснились, словно с трудом помещаясь на строчках, а тугие, как пружинки, завитки букв грозили распрямиться и выскочить на волю.

«Дорогая Пруденс.

Сижу в пыльной палатке и пытаюсь придумать какие-нибудь выразительные, красноречивые слова. Увы, бесполезно. Вы заслуживаете пышных комплиментов, но могу сказать лишь одно: не перестаю о вас думать. Представляю, как держите это письмо, чувствую тонкий аромат духов на вашем запястье. Хочется тишины, прозрачного воздуха, постели с мягкой белой подушкой…»