Плачь, влюбленный палач! - Володарская Ольга

— Виртуальную.

— … телку с нашими девчонками из массажного кабинета. С Люскей-Занозой. Или с Лялей-Плюшкой. Да это такие бабенки! Они и побазарить за жизнь, и послушать, и поддать за компанию. А как поют, когда нарежутся — заслушаешься… А ты говоришь — весты-квсеты. Не понимаешь ты не фига! А в баньку с кем? С диском что ли со своим жестким припрешься? Нет. С девчонками. Они и попарить, и шейку помассировать. А уж стриптиз замутят…

Артемон разошелся не на шутку. Он раскраснелся, взмок. И физиономия его стала даже какой-то одухотворенной. И радостной. У Зорина же напротив — уголки губ опустились, взгляд потух. Видно, хотел поспорить, да боялся.

Я похихикала и под шумок удалилась на безопасное расстояние от спорщиков. Забралась с ногами на подоконник, положила руки на батарею, голову прислонила к стеклу и, вроде, задремала. Но не успела я провалиться в глубокий сладкий сон, как кто-то затряс меня за рукав. Я недовольно приоткрыла один глаз.

— Какого черта? — пробормотал я, отмахиваясь от нелепой физиономии, что склонилась надо мной.

— Леля, проснись, — настаивал Тю-тю. — Я поговорить хочу.

Я встряхнулась, отгоняя от себя дрему. Протерла глаза. Сфокусировала их на карикатурной (губки в перламутре, а над губками пробивается жесткая черная щетина) Сениной физиономии.

— Ну чего тебе?

— Петюню правда убили? — шепотом спросил он. — Это не шутка?

— Разве этим шутят?

— Не знаю… — Сеня замялся. Потом вскинул на меня свои бархатные карие глаза и широко улыбнулся. — Это здорово!

— Что? — опешила я.

— Что его убили. — Он по-женски всплеснул руками. — Я сам не раз хотел его придушить!

— Его стукнули по голове гантелей.

— Какая разница. Главное — он сдох!

— Ты его так ненавидел?

— Его все ненавидели, — уверенно ответил он.

— Так уж и все? Я вот, например, была к нему равнодушна.

— Это потому что ты с ним близко не сталкивалась. А столкнулась бы… О! — Тю-тю закатил глаза. — Петюня был мерзким мужиком. Подлым. Гадким. Мелочным. Причем, с детства. Я ведь с ним в одном дворе вырос. Мы даже дружили когда-то, хоть он и был меня старше. Но… Разошлись пути дорожки…— Сеня забрался ко мне на подоконник, плюхнулся рядом. Совсем по-мужски сплюнул и спросил. — Ты знаешь, что я сидел? — Я кивнула. — Сидел вместо него. Он ограбил водочный ларек. Весь товар загнал, а один ящик мне на хранение принес. Вернее, он так сказал. А я молодой тогда был, глупый — поверил. На самом деле он специально мне его навязал, чтобы потом ментов на меня вывести. Через 3 дня ко мне с обыском пришли, а в моей кладовке этот ящик…

— И что?

— На три года посадили. — Он задумался, что-то вспоминая. Лицо его стало жестким, напряженным и совсем некрасивым. — И я бы, может, ему даже спасибо за это сказал. В тюряге я понял, кто я есть, — Тю-тю надул губки и карикатурно состроил мне глазки. — Сама в общем понимаешь… Но… — Тю-тю по-стариковски вздохнул. — Моя мама не пережила позора. Она родила меня в 40 лет наперекор судьбе, врачам и мужу. Холила, лелеяла. Я был ее счастьем и гордостью. А когда оказалось, что ее сын вор, она не приняла этого и умерла.

Тю-тю замолчал. По его напудренным щекам катились слезы. Он смахивал их своими большими руками, а руки вытирал о роскошную бархатную юбку.

— Я, как с зоны вернулся, сразу пошел к нему домой. Убивать. Взял заточку и пошел. Мне было все равно, что будет со мной после. Сколько мне дадут за его убийство. На уме было только одно — замочить гадину! — Сеня грустно на меня посмотрел и хмыкнул. — Не замочил. Петька, гаденыш, знал, что его ждет, когда я выйду, по этому сбежал из города. За месяц до моего возвращение уехал на север. То ли лес валить, то ли БАМ строить… Вернулся он, спустя 4 года. Я к тому времени уже остыл. Грех на душу брать не захотел — помиловал. Только отметелил хорошенько. Нос сломал, три ребра и так по мелочи… — Тю-тю высморкался в подол своей юбки. — А расстались мы вообще полюбовно. Он на меня заяву писать не стал — ментам сказал, что на него неизвестные напали — отлежался в больничке, выписался. Потом еще прощения у меня попросил. За свою подлость. Только, думаю я, ни фига он не раскаялся, просто побоялся, что я его добью когда-нибудь…

— Сень, а как вас угораздило устроиться на работу на одно предприятие?

— Это все Петюня, — Тю-тю невесело улыбнулся. — Меня никуда на работу не брали, сама знаешь, как у нас к бывшим зекам относятся, мыкался я, мыкался… И тут Петюня, благодетель, мать его, приперся ко мне домой. Приходи, говорит, в наш «Нихлор», я тебя устрою… Я пришел, он устроил. Вот и работаю теперь. Благодаря этой гниде…