Ржавый Рыцарь и Пистолетов - Мельникова Ирина

— Надеяться можно, только осторожно, — весело констатировал Паша и резко прибавил скорость.

По свободному от снега асфальту «Форд» летел как стрела. Встречный автомобиль просигналил фарами, предупреждая о засаде гаишников, но номера Пашиных машин здесь знали очень хорошо, и притаившийся в кустах милицейский автомобиль они миновали, не снижая скорости.

— Я теперь знаю, почему тебя прозвали Лайнером, ты скорость любишь! — улыбнулась Даша, наблюдая в зеркальце за его сосредоточенным лицом. Темные широкие брови сдвинуты, рот плотно сжат. Не успела Даша закончить фразу, как Паша вновь расплылся в улыбке. Казалось, в эти дни он стремился перевыполнить план по улыбкам, а может, просто наверстывал упущенное?

— Сущая правда, скорость я люблю и простор люблю, но тебя люблю больше всего. — Он подмигнул Даше. — Хочешь, я твоим именем пароход назову?

— Пароход? — изумилась она. — Откуда он взялся?

— Мои мужики откопали где-то в затоне. Привезли ко мне на озеро Белецкое. Сначала решили его под ресторан приспособить, а потом механики посмотрели, оказывается, если подремонтировать, он еще лет десять по воде побегает. Отремонтировать мы его отремонтировали, а покрасить успели только с одной стороны. Тут экологи пронюхали, налетели, как саранча. Дескать, воду замутили, воздух испоганили, землю мазутом залили! Повесили на меня всех собак, кое-как откупился.

— А с пароходом что?

— Пароход на воду спустили, только наполовину окрашенный. С одной стороны он беленький, как сахарок, а с другой — ржавый да ободранный. Прогнали мы его пару раз туда-обратно по озеру. Смотрим, ничего, работает наш зверюга юрского периода, шлепает колесами, причем как часы. А через неделю мне газетенку одну грязного пошиба приносят, дескать, про наш пароход прописано. Читаю и ничего не понимаю: «Паша Лайнер совсем охренел. Затащил на Белецкое две лайбы. На одной, новенькой, баб своих да собутыльников катает, а для работяг ржавую доходягу-баржу приспособил. Совсем подлец, однако! Эксплуататор и кровопийца!» Потом я врубился, хохотал даже. Они, суки такие, один пароход за два приняли. А может, схохмили. Но ведь нашлись дураки, мама родная, жаловались губернатору на мой произвол.

— Паша, а ты моим именем с какой стороны его назовешь, с той, что окрашена, или с той, что обшарпана? — спросила Даша с ангельской улыбкой на устах.

— А мы, к вашему сведению, милейшая Дарья Витальевна, успели его покрасить со всех сторон от клотика до ватерлинии, — не менее ехидно отбил мяч Паша. —• К весне всю требуху внутри поменяем. Мебель, зеркала, ковры! Это тебе не пароход будет, а форменный цимес! Пароход имени Даши!

Паша поцеловал себе кончики пальцев. И тут же без всякого перехода запел во весь голос, впрочем не слишком заботясь о мелодии:

Пароход белый-беленький,

Дым над черной трубой,

Мы по палубе бегали,

Целовались с тобой…

Асфальт, шурша, уплывал под колеса. Перелески, колки, логи, холмы, черно-белые, как тельняшка, пашни, сосняки у дороги — все мимо, мимо! А ветер свистел и завывал, точно ведьма на шабаше, на разные лады. Он крутил снег у дороги и горстями бросал его на серое полотно. Почти мгновенно возникла и скрылась за их спинами пятиглавая вершина. Но сегодня Дашу не смущал даже Абдраган. Пускай все злобные и коварные духи гор спустятся вниз и примутся буйствовать у его подножия, ей на них наплевать, потому что по-прежнему рядом с ней Паша. С ним ей легко и спокойно. Она взяла своего Лайнера под руку и, прижавшись к его крепкому и теплому плечу, попыталась спасти мелодию. Ведь это была одна из ее самых любимых песен. Однако Паша пел очень громко и самозабвенно, перекрывая все звуки вокруг:

Ах ты, палуба, палуба!

Ты меня раскачай

И печаль мою, палуба,

Расколи о причал…

И Даша наконец сдалась. Ведь он пел для нее.

Дорога поднялась на горбатый увал и нырнула в синюю долину, на дне которой лежала придавленная толстыми от снега крышами бывшая казачья станица Сафьяновская, а ныне — обычный районный центр. Чернели деревья в палисадниках и вокруг села. Из труб поднимались и уходили в небо отвесные столбы дыма, тоже белого и чистого, как снег на крышах. А за этими крышами и густым пихтовым лесом, затянувшим окрестные сопки, вздымались в прозрачное небо крутые и седые от снега утесы Абдрагана. Дорога огибала голец по дуге, и теперь их взгляду предстали южные отроги хребта.

Паша остановил машину возле здания районной администрации и отправился в магазин напротив за водкой. Перед тем как навестить Миру Львовну Каштанскую, осиротевшую секретаршу Арефьева, они решили побывать на кладбище. Даша вышла из «Форда». Она смотрела на лежащее перед ней село, стараясь отыскать за домами крышу одного-единственного дома, к которому так стремилась ее душа. И делала это неотрывно, хотя глаза без солнцезащитных очков слезились от нестерпимого снежного блеска, а по холодным щекам бежали теплые слезы.

День сегодня удался на славу — безоблачный, тихий… Казалось, все звуки утопали в этих огромных, похожих на пирожное безе сугробах, стоял легкий, пахнущий свежим бельем и форелью морозец. Весело похрустывал снег под ногами окружившей «Форд» и по столь уважительной причине забывшей о школе ребятни. Важно, но все же поглядывая на диковинную для этих краев машину, проходили мимо взрослые.

Павел вышел из магазина и побежал к цветочному киоску. А Даша закрыла глаза. Радужные пятна, как в калейдоскопе, крутившиеся перед зрачками, уступили место облегчающей темноте. Она прекрасно знала, что нельзя долго смотреть на сверкающий снег, и все же перестаралась. Тонированные стекла Пашиного автомобиля от подобного блеска спасали, но ей хотелось побыть на свежем воздухе, к тому же она опасалась, что оставшаяся без присмотра ребятня что-нибудь отвертит, открутит, отломит от Пашиного сногсшибательного «рысачка», как с гордостью называл он те машины, за руль которых садился.

Она кожей чувствовала, что Паша возвращается к машине. И еще Даша знала, что сейчас, когда она откроет глаза, произойдет не только привычный для каждого человека переход от мрака к свету, а случится что-то необыкновенное. И это таинственное и непостижимое совершится не вокруг, не вне ее тела, а внутри ее самой. Но что это — ей никогда и никакими словами не объяснить. «Ведь это все он, Паша, Павел… — думала она беспрестанно. — Мне потому хорошо, что ему тоже хорошо со мной». И чувство, что она ждет чего-то радостного и это радостное вот-вот случится, не уменьшалось, а все росло, росло, пока не заполнило ее целиком от кончиков пальцев на ногах до макушки.