Срывая маски - Мэй Сандра

Он почувствовал не прикосновение — аромат. Жасмин и лаванда.

Это не были духи, не был шампунь.

Так пахла ее кожа, Аманды. Ее волосы.

Потом было прикосновение — и оно было прекрасно.

Руки девушки скользнули по его спине, погладили плечи, стали на несколько секунд сильными, жесткими — размяли затекшие мышцы. Потом снова стали нежными и мягкими, поплыли по телу лебединым пухом, дуновением ветра…

А потом эти руки обвились вокруг его талии, и тогда он развернулся к ней, не в силах больше стоять без движения.

Горячая вода стала прохладной — старенький нагреватель не выдерживал такого напряжения, не успевая согревать воду. Очень кстати.

Мужчина подхватил ее за бедра, притянул к себе, со стоном впился в нежные губы, нещадно царапая атласную кожу щетиной. Она чуть откинулась назад, изогнулась в его руках, не держась, только обнимая. Она знала — эти руки ее не выронят.

Цирковые знают цену хорошей поддержке.

Он не закрывал глаза во время поцелуев, и прямо перед ним сияли изумрудные звезды ее глаз. Потом он отстранился — но только для того, чтобы окинуть ее всю восхищенным взглядом. Окинуть взглядом — и покрыть поцелуями, тоже всю.

Стройную шею, точеные плечи, упругую грудь… нежные бутоны сосков, каменеющих под его губами…

Гибкая тростинка — стальной клинок. Атлас кожи скрывает крепкие тренированные мышцы.

Стройные ноги привычным движением наездницы обхватывают его бедра.

Теперь они спаяны намертво, кожа к коже, сбиты в одну плоть, и одно дыхание у них, и одно сердце бьется в груди, голове, ушах, отсчитывая часы и секунды, века и мгновения…

Дышать.

Быть.

Одно и то же: любить-дышать-быть…

Где заканчивается свет и начинается непроглядная тьма? Может быть, там, где сияет тысяча солнц — ведь за ними не разглядеть света.

Он входил в нее медленно, из последних сил сдерживая себя, боясь причинить боль, ранить, растерзать ее своей любовью… Но она была бесстрашной, маленькая акробатка, отважная наездница — она сама рванулась к нему навстречу, раскрылась невиданным цветком, разлилась по пылающему телу прохладным ручьем, приняла в себя его силу и нежность и тут же вернула их стократно…

Единый ритм, единый стон, единый вздох.

Так хорошо, что невозможно остановиться, но и продолжать нельзя, потому что сердце бьется уже за границей тела и кровь стала золотой лавой, а дыхание обжигает горло… И стынут прохладными каплями росы на спаленных страстью губах слова:

Я люблю тебя.

Мой. Моя.

Навсегда — и еще на одну минуточку…

А потом, оглушенный легкостью в собственном теле, непривычно молодой и сильный мужчина сгреб женщину в охапку — так несут цветы любимой, охапкой — не букетом. Успел закрыть воду, подхватил на ходу сиротливо съежившийся под дверью халат, ногой босой и мокрой открыл дверь комнаты, внес груз, драгоценнее которого нет, бросил хохочущую, мокрую, счастливую — на постель. Запер дверь, повернулся к ней лицом, подошел ближе — и она приподнялась навстречу, обняла за бедра, грудью прижалась так, что он застонал от возбуждения, а потом скользнула вниз, как лиана по дереву, а губы грешные, горячие, и не понять, кто тут девчонка-несмышленыш, кто — взрослый мужчина, знавший не одну женщину в жизни… Или пацан — и богиня любви, мудрая и прекрасная?

И все повторялось… Раз за разом, раз за разом; века проносились над разгоряченными головами, секунды счастья сливались в столетия.

Ник не думал о прошлом, потому что не помнил. Не было никакого прошлого. Были сонные темные годы. Владычица Зеленых Холмов заколдовала его на целую жизнь, а теперь вот разбудила, и все настоящее предстоит ему только сейчас, только с ней…

Аманда не думала о будущем. Ее будущее было рядом с ней, над ней, в ней — это ее мужчина.

Будущее слилось с настоящим, а все остальное не имело ни смысла, ни названия. Она чувствовала себя легкой и бестелесной, прекрасной и могучей, теплой и прохладной, и попадись ей сейчас точка опоры — перевернула бы мир одной лишь счастливой улыбкой.

Они не заметили, когда заснули, потому что и во сне не разомкнули объятий. И лишь под утро, перед рассветом Ник проснулся, разбуженный собственным тихим и счастливым смехом, испугался, что разбудит Аманду, — но она только замурлыкала во сне, как довольная жизнью кошка, потянулась всем телом, не просыпаясь, и теснее прижалась к нему.