Сыщица начала века - Арсеньева Елена

Дом, куда пришла Алена, прежде был отделен от соседнего кирпичным брандмауэром [11]. Здесь, в этом закутке истории, вообще не было проходных дворов. Алена где-то читала, что эти брандмауэры были нарочно возведены не столько в целях противопожарной безопасности, сколько чтобы затруднить бегство от полиции воришек, а главное – пламенных революционеров, которых, с легкой руки всяких Ванеевых, Невзоровых и т.п. (в их честь и по сей день именовались городские улицы) расплодилось в свое время в Нижнем немало. Да еще и Буревестник чирикал (или каркал?) что-то революционное… Словом, царским сатрапам было кого гонять по проходным дворам. Но, видать, плохо гоняли, и даже брандмауэры не помогли!

Алена несколько минут постояла во дворике и полюбовалась белыми березами, окружившими темный бревенчатый дом. У нее стало тревожно на душе, хотя, казалось бы, куда еще тревожней, после вчерашнего-то! Явилось отчетливое ощущение, что она уже стояла около этой двери, глядя в голубое небо, в котором вот так же мельтешили под ветром тонкие березовые ветви… правда, тогда они были одеты листвой… Но этого никогда не было, она точно знала, что ни разу не заходила в этот двор, а потому только пожала плечами – и потянула на себя дверь подъезда. И мгновенно день сменился ночью, свет – тьмой, осенняя свежесть – сырой затхлостью, а на душу легла вовсе уж мрачная тяжесть.

Свет в подъезде не горел. Пришлось снова распахнуть настежь входную дверь, чтобы приглядеться к номерам квартир. Оказалось, что надо подняться на второй этаж. Алена не без тревоги ступила на покосившуюся лестницу – когда-то, видимо, необыкновенной красоты, дубовую, с витыми перилами и точеными балясинами. Теперь лестница просела и покосилась, а балясины были вышиблены буквально через одну, причем именно вышиблены сознательно: торчащие из ступенек пеньки носили явные следы топора.

– Дров у них, что ли, не хватало? – проворчала Алена. – Лестница еще бы лет двести простояла! Уроды!

Да, эти уроды лихо изуродовали когда-то, видимо, уютный, ухоженный дом. Двери, бог ты мой, какие тут были двери, с облезлой дранкой, обитые рваной черной – нет, уже рыже-белой! – клеенкой!.. Чудилось, за этими дверьми живут не люди, а упыри какие-то. Алена взлетела на второй этаж, стараясь не дышать.

Окно было забито фанерой, поэтому квартиру номер шесть Алена отыскала только методом дедукции и индукции.

Господи, как Светка живет в этом жутком сарае?! И она еще собирается продать свою квартиру за хорошие деньги? Неужели кто-то ее купит? Ничуть не удивительно, что «козлы» от нее отказались. Странно, что вообще соглашались переехать сюда – пусть даже с первого этажа, из квартиры над подвальным козырьком, с края света!..

Глазка на двери с огромной, жирно-коричневой цифрой «шесть» не было. Звонок не звонил. Пожалуй, Алена удивилась бы, окажись наоборот. Пришлось стучать.

– Кто там? – послышался за дверью испуганный голос, и Алена невесело пошутила:

– «Скорую» вызывали?

Дверь открылась.

Условно говоря, то место, куда Алена вступила, когда-то называлось прихожей. Сейчас это было что-то облезлое, темное, пугающее… По первому ощущению помещение мало чем отличалось от подъезда – правда, здесь хоть тускло, но все же горела лампочка на витом шнуре, и Алена разглядела, что в квартире относительно чисто, даже пол подметен. У открывшей ей Светы бледное, измученное, несчастное лицо. Она была одета в свитер и брюки, на ногах – ботиночки, в которых Алена ее не раз видела, и до детективщицы вдруг дошло, что тут какая-то ошибка: это вовсе не Светина квартира, потому что аккуратистка доктор Львова, во-первых, никогда не стала бы ходить дома в уличной обуви, а во-вторых, она просто не допустила бы вокруг себя такого, без преувеличения сказать, хаоса.

От этого открытия стало малость полегче, Алена улыбнулась, однако ответной улыбки не получила: лицо Светы оставалось встревоженным и унылым.

– Ну, что случилось? – без предисловий начала Алена, вглядываясь в темные углы прихожей, и обнаружила, что в одном из них валяется на полу тюфяк, а на этом тюфяке спит какая-то женщина, по виду – сущая бродяжка: немытая и пьяная, как говорится, в дрезину.

– Мать честная! – пробормотала Алена. – Это что, декорации для пьесы Горького «На дне»?

Света посмотрела на нее умоляюще и вдруг заплакала. Алена, которая не ожидала такого эффекта от своей убогой шутки, онемела от изумления, а Света, утирая слезы, открыв облезлую, некогда белую дверь, сделала ей знак следовать за собой.

Комната, в которую они вошли, на первый взгляд показалась истинным оазисом среди безысходной заброшенности этого дома. Здесь была старинная тяжелая мебель, ковры на стенах и на полу, а за стеклами массивной горки загадочно поблескивал хрусталь. С потолка спускалась люстра, при виде которой Алена невольно покачала головой: нечто подобное она видела только в гостинице «Ленинград» – той, которая возвышается на площади Трех вокзалов в Москве. Только здешняя люстра была еще шикарнее и помпезнее. Настоящий антиквариат!

Половины лампочек в этом антиквариате не было, но и оставшихся вполне хватило, чтобы быстро понять: вокруг если и роскошь, то изрядно обветшалая, облезлая и запущенная. Вокруг царил тяжелый запах пыли и кислый – вина. На полу валялась бутылка, из которой тянулась уже подсохшая струйка, а на разлапистом диване лежала еще одна женщина, очень напоминающая ту, первую.

В первую минуту Алена решила, что и она спит мертвецки-пьяным сном, но уже через минуту поняла, что второе прилагательное тут совершенно неуместно. Женщина спала именно что мертвым сном.

То есть она была мертва.

Господи… Да что ж это такое?! Второй день полное ощущение, что она бродит по кладбищу! Смерть за смертью! Пусть все это чужие, незнакомые люди, однако количество этих смертей уже переходит в качество!

Качество страха!..

– Алена, Алена, она умерла! Это моя знакомая, Нонна Лопухина, помнишь, я тебе про нее говорила? – пробился к оцепеневшему сознанию несчастный голос Светы, и Алена с трудом смогла отвести взгляд от закоченелой, неудобно вывернутой руки покойницы. На ногтях был отличный маникюр, и почему-то это показалось Алене, которая за своими руками тоже очень тщательно следила и делала маникюр еженедельно, самым кошмарным и удручающим…

– Мне позвонила ее домработница Шурка, это та дуреха, которая спит в коридоре, – продолжала Света. – Она сущая бомжиха, пьет еще хуже, чем Нонна пила. Только Нонна хоть пыталась как-то остановиться, а Шурка пьет, как дышит, постоянно. И с ней ничего не делается, у нее даже делириума не бывает. И вот она мне сегодня днем позвонила и сказала, что Нонна просит меня приехать. Я подумала, что она сорвалась после кодировки, придется опять прокапывать, все с собой взяла – ампулы, капельницу, – а она мертвая лежит. Наверное, умерла ночью, а то еще и вчера вечером… Ничего не понимаю! Ничего! От нее не пахнет алкоголем, она не сорвалась…