Развод и девичья фамилия - Устинова Татьяна Витальевна

– А Батурин?

– Что – Батурин?

– Он тоже… с вами начинал?

– Батурин пришел года два назад. Он был военный корреспондент где-то на телевидении. Потом вышла какая-то история, я точно не знаю. – Кира все знала совершенно точно, но Верочке рассказывать не собиралась. – Его ранили, он до сих пор хромает. С камерой по ущельям скакать больше не может, вот и работает у нас.

– Григорий? – недоверчиво переспросила Верочка. – С камерой по ущельям? Ты его ни с кем не путаешь?

– Я ни с кем его не путаю, – отчеканила Кира, и Верочка моментально сообразила, что на этот раз выбрала неверный тон. Сообразила и немножко струхнула.

– Налить тебе еще или больше не будешь?

Верочка быстренько и подобострастно отказалась и выскочила из кабинета в приемную.

– Поговорили? – дружелюбно спросила секретарша Раиса. – Чайник у нее горячий небось? Пойти, что ли, чайку налить, пока главный занят…

– У него кто-то есть? – спросила Верочка, замирая от благоговения.

– Из новостей. – Раиса выдвигала один за другим ящики стола, искала кружку, нашла и посмотрела скептически – мыть или не мыть. Решив, что мыть не стоит, она выбралась из кресла и постучала к Кире: – Я у тебя чайку налью, Кира?

Верочка прислушалась.

Главный опять бушевал – не так громко, как полчаса назад, но все же в приемной и даже в коридоре было слышно.

– Я вас уволю к чертовой матери, – кричал он за тонкой стеной, – и мне плевать, где вы работали раньше и что вас сюда пристроил ваш папа! Пусть тогда папа приходит и пишет! Что это такое – за час до сдачи номера такие выкрутасы! Что вы себе позволяете?!

Верочка еще немного послушала его крики – как музыку, потому что очень гордилась собой. Ей-то строгая, чопорная и холодная акула Кира Ятт сказала, что «все ничего»! Она, Верочка, написала такой материал, что сама Кира сказала «ничего»! Это было несколько ниже Нобелевской премии по литературе, но все же выше Букеровской – по крайней мере, она именно так это себе представляла.

Верочка вырулила из приемной и тихонько прикрыла за собой дверь. Она была в самом конце коридора, когда ее обогнала высоченная патлатая девица, похожая на внезапно вспугнутую дикую лошадь. Каблуки у нее стучали, глаза были полны слез, и папка, которую она судорожно прижимала к плоской груди, выглядела щитом – последним оплотом погибающего воина.

– Привет, – с любопытством проговорила Верочка.

– Привет, – выдавила девица, – я… тороплюсь очень, извини.

Оно и видно, подумала Верочка. Небось папе нужно срочно позвонить, наябедничать. Главный, конечно, не подарок, зато умен, хорош, и журналист блестящий, и мужчина хоть куда – не справиться тебе с ним, дорогая. Даже с помощью папы не справиться! У главного скорее всего свой папа имеется, и ничуть не хуже твоего, а может, даже и лучше.

Девица, по-лошадиному переставляя длинные ноги, неслась в сторону отдела новостей, когда наперерез ей выдвинулся откуда-то Григорий Алексеевич Батурин. Выдвинулся так неожиданно, что они столкнулись, и девица даже покачнулась.

– Простите, Григорий Алексеевич, – сказала она хрипло, – я… тороплюсь.

– Ничего, – ответил Батурин после паузы, – все в порядке.

Очевидно, не все было в порядке, потому что он как-то судорожно перехватил палку, на которую опирался, и даже на секунду взялся рукой за белую стену.

Кобылица сделала движение, как будто намеревалась его поддержать.

– Спасибо, не нужно, – твердо сказал он, – я же говорю, что все в порядке.

Просто так таращиться на них, стоя посреди пустого коридора, было неловко, а Верочке очень хотелось посмотреть продолжение. Особенно после того, что рассказала акула. Собственно, она почти ничего не рассказала, но бывший военный корреспондент – боже мой, как романтично! – заинтересовал Верочку, которая раньше на него не обращала никакого внимания.

Она думала только одну секунду, потом вытащила из кармана пиджака оставшуюся с прошлого лета карточку метро и нырнула под блестящий панцирь настенного телефона.

А что такого? Может, ей срочно нужно позвонить! Журналисты то и дело звонили по этому телефону, она сама видела. Карточку она сунула в прорезь и сняла трубку. В трубке громко гудело, мешало слушать. Верочка набрала цифру «два».

– Простите, пожалуйста, – смиренно попросила кобылица еще раз, – я плохо вижу и очень спешу…

– Вы из отдела новостей? – спросил Батурин как-то неуверенно, как будто не сразу вспомнил, как называется отдел, – вас главный вызывал. Правильно?

– Правильно, – согласилась девица, отвернулась и некрасиво шмыгнула носом, – я должна идти, извините.

– Вы что? – Голос у зама был подозрительный. – Ревете, что ли?!

Верочка на миг высунулась из-под панциря, взглянула, спряталась и набрала цифру «три».

– Я… не… реву, – по слогам ответила кобылица, и стало понятно, что она именно ревет, – у меня неприятности.

– Понятно, – мрачно сказал хромой зам главного. – Реветь бросьте. Костик часто устраивает шум по пустякам. Правильно я понял? Вы от Костика идете в такой истерике?

Девица вдруг сорвала очки в модной крошечной оправе и стала судорожно шарить по карманам. От Батурина она отворачивалась.

– Я не… понимаю, правда, не понимаю… за что он меня так…

– Почему вы не понимаете? Он что, не объяснил, в чем дело?! Я не верю, что он вам не объяснил, за что!..

– Да знаю я, за что! – перебила его девица, выхватила из кармана платок и принялась судорожно протирать стекла. Губы у нее кривились, как в предсмертных судорогах. – В том-то и дело, что знаю!

– А чего ревете?

– Я не реву!

– Ревете.

– Я реву потому, что это… это… не я!

– Как – не вы? – искренне удивился Батурин и переступил. Скрипнула его палка. – Если это не вы, то где тогда вы?!

– Нет, – она вдруг улыбнулась, – я – это я. Просто я не делала ничего из того, за что он меня… когда он меня… а я даже не смогла… а я ничего, ничего этого не делала!

В конце коридора показался Леонид Борисович Шмыгун, и зам с кобылицей как по команде замолчали.

– День добрый, Григорий Алексеевич.

– Здравствуйте, Леонид Борисович.

– Я к вам наведаюсь попозже. Вы будете на месте?

– Пока никуда не собираюсь.

– Непременно наведаюсь.

Верочка уставилась на свой телефон и, соблюдая конспирацию, стала набирать все цифры подряд. Леонид Борисович прошел, слегка кивнув в ее сторону. Она тоже слегка кивнула под прозрачным панцирем и нажала отбой. За Львом Борисовичем по коридору волочился густой шлейф дрянного одеколона. Верочка сунула нос в свой рукав, чтобы переждать вонь.

– Я ничего не понял, – негромко сказал Батурин, – что это значит? Вы или не вы или кто там еще! Объясните.

– Не хочу я ничего объяснять, – с тоской произнесла девица, – все равно вы мне не поверите! Ну, не писала я в материале, что Гонконг – европейский город с европейской же культурой! И президента Василием Васильевичем я тоже не называла!

– Гонконг? – переспросил Батурин с сомнением. – Василий Васильевич?

– Ну вот видите! – опять закричала девица. – Конечно, все дело в том, что я такая идиотка, и у меня папа, которым меня все попрекают! Что мне теперь, другого отца найти, что ли?! А про Гонконг я не писала! Я понятия не имею, откуда он взялся в тексте! И я знаю, как зовут премьера, президента и всех остальных! Я же не сумасшедшая!

– Тогда откуда главный это взял?..

– Из моего материала!

– Ну, вот видите.

– Да говорю вам, что я ничего этого не писала!

– А кто писал, – спросил Батурин холодно, – ваши враги? Вам подменяют материалы? Конкурентная борьба за место под солнцем?

Девица кое-как напялила очки и посмотрела на Батурина свысока. Она была почти одного с ним роста.

– Простите, Григорий Алексеевич, я должна идти. Мне как раз будет звонить папа. Может, мне подать на родителей в суд? Их лишат родительских прав, и я перестану всех раздражать!

Батурин усмехнулся.

– Лучше проверьте ваш компьютер на вирусы, – неожиданно посоветовал он. Девица уставилась на него. – Сын Киры Ятт недавно нам удружил один. Десять слов печатаешь, а одиннадцатое – матом. На мониторе все чисто, а из принтера лезет во всей красе. Проверьте.