Связанный честью - Браун Сандра

– Нет, протоколы суда. Мой клиент… – он запнулся, поскольку теперь у него уже не могло быть клиентов, – он, хм, хочет знать, стоит ли подавать апелляцию.

– И как, стоит?

– Думаю, да.

Эйслин какое-то время смотрела, как он снова что-то записывает в блокнот, потом сказала:

– Лукас, я хочу с тобой поговорить.

Он отложил блокнот и потянулся за остывшим кофе.

– О чем?

Эйслин села в углу дивана и поджала под себя ноги.

– Вместе с мебелью мне доставили и фотооборудование. И мне очень хочется снова его использовать. – Она глубоко вздохнула, играя краешком диванной подушки. – Я хотела узнать, как ты отнесешься к тому, чтобы из твоего старого трейлера я сделала темную комнату?

Он вскинул на нее взгляд, и она заторопилась, не давая ему вставить слово:

– Большой переделки там не потребуется. Раковина уже есть, на кухне. Я сама все сделаю. Представляешь, как удобно было бы фотографировать Тони и сразу же проявлять. И делать сколько угодно отпечатков. И еще можно увеличивать…

– Я не дурак, Эйслин. – Впервые за эти дни он назвал ее по имени, они оба это понимали. И, не давая им обоим опомниться, он продолжил: – Вряд ли стоило бы затевать переоборудование трейлера только ради того, чтобы побыстрее получать фотографии Тони. Что ты еще задумала?

– Я хочу работать, Лукас. Мне мало одного ведения хозяйства.

– У тебя есть ребенок.

– Просто ангел. Я его обожаю, мне нравится с ним играть, о нем заботиться. Но я не нужна ему двадцать четыре часа в сутки. Я хочу заниматься чем-то еще.

– Значит, ты хочешь фотографировать?

– Да.

– И что именно?

В этом и состояла самая большая хитрость. Самое высокое препятствие. Вопрос, которого она больше всего боялась.

– Резервацию и ее жителей.

– Нет.

– Послушай меня, пожалуйста. Пока я не увидела все своими глазами, я не представляла, какая здесь…

– Бедность, – резко сказал он.

– Да, и…

– Нищета.

– И это тоже, но и…

– Повальный алкоголизм. Отчаяние. И ощущение абсолютной безнадежности. – Он поднялся на ноги и стал сердито мерить шагами пространство перед диваном.

– Наверное, в этом все дело, – тихо согласилась Эйслин. – Безнадежность. Но, может, если я сделаю фотографии и их опубликуют…

– Это не поможет, – рубанул Лукас.

– Но и не повредит. – Она вскочила, рассердившись, что он убивает ее идею, даже толком не выслушав. – Я хочу это сделать, Лукас.

– Своими чистыми ручками барышни-англо?

– Ты тоже англо!

– Я об этом не просил! – заорал он.

– А все остальные англо, включая меня, – монстры, да? Почему же ты не поднимаешь на смех работу Джина?

– Потому что он не позер и не пламенный либерал, желающий всех нас осчастливить.

– Значит, ты думаешь, что я именно такая?

– А ты не думаешь, что твоя благотворительность выглядит лицемерной забавой?

– С какой стати?

– Ты живешь во всем этом. – Взмахом руки он обозначил дом с привнесенными ею красотой и удобствами. – Я всегда презирал индейцев, которые наживаются на других. Они забыли, какого цвета их кожа, и жили как англо. А сейчас ты делаешь меня одним из них.

– Это неправда, Лукас. Никто даже по ошибке не примет тебя за того, кем ты не являешься. – Он повернулся к Эйслин спиной, но она поймала его за руку и развернула обратно. – Ты выбиваешься из сил, чтобы быть индейцем. Ты разве что раскраску на лице не носишь и не выходишь на тропу войны, а так ты делаешь все, что можешь, чтобы тебя считали плохим, но очень храбрым индейцем. Несмотря на твою кровь англо. А может, именно из-за нее. – Эйслин вдохнула воздуха и с жаром продолжила, теперь уже ближе к теме:

– Благодаря тебе я узнала, как сильно раньше ошибалась. Я думала, что у индейцев есть и душа, и сердце. Что они обладают и состраданием, и мужеством, и дерзостью. – Она ткнула его в грудь указательным пальцем. – Тем, чего у тебя, Лукас Грейвольф, никогда не было и не будет. Ты никому не сочувствуешь, это для тебя признак слабости. А я думаю, в ослином упрямстве больше слабости, чем нежности. Подозреваю, что ты даже не знаешь, что это такое.

– Я способен на нежность, – ответил тот, защищаясь.

– Да неужели? Я ведь твоя жена, но ни разу не видела от тебя ничего подобного.