Рискуя и любя - Ховард Линда

— Примерно полчаса. — Она, конечно, могла бы сделать это и быстрее, но решила перестраховаться, поскольку ей придется иметь дело с проводкой в стенах и желательно не оставлять следов. — А файлы в компьютере? Как скоро тебе удастся их скопировать?

— Это зависит от многих причин, — заявил он.

— Благодарю вас, мистер Справочное Бюро. Он снова подавил улыбку.

— Я не знаю, какой операционной системой он пользуется и какой пароль вводит на входе. Пароль необходимо разузнать во что бы то ни стало.

— Но как, черт подери, ты собираешься это сделать?

— Обычно пароль записывают где-нибудь на клочке бумажки под рукой. Или же выбирают в качестве кода имя своей матери или детей…

— У Ронсара есть дочь Лаура, — подсказала Ниема.

— Дочь? У нас об этом не было никаких сведений, — пробормотал Джон.

— Она инвалид. Он обожает ее и скрывает от посторонних. О ее существовании знают всего несколько человек — в целях безопасности, конечно. Она так тяжело больна, что, возможно, проживет недолго. — Ниема с болью в сердце вспомнила осунувшееся бледное личико Лауры, огромные голубые глаза, так похожие на глаза ее отца, и ее непокорный практичный ум.

— В таком случае все, что с ней случится, он примет близко к сердцу, — задумчиво промолвил Джон.

Ниема выпрямилась в кресле и резким движением сняла очки, чтобы он мог видеть, как гневно сверкают ее глаза.

— Не смей и думать об этом, — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Если ты хоть пальцем тронешь ребенка, я… — Не придумав достаточно сурового наказания, она вперила в него ненавидящий взгляд.

— Я сделаю то, что посчитаю нужным, — спокойно возразил он. — И ты это знаешь. Чтобы выполнить задание, я готов на все.

— Да, я слышала про тебя такое, — тихо сказала она с еле сдерживаемой яростью. — Говорят, что ты убил собственную жену, так что тебе стоит обидеть ребенка?

Между ними воцарилось тяжелое молчание. Лицо Джона стало бесстрастным, взгляд — холодным и пустым.

— Ее звали Венеция, — наконец произнес он еле слышно. — Ну, отчего же ты не спрашиваешь меня, почему я сделал это? И как это случилось? Может, я ее застрелил, свернул ей шею или перерезал горло? А может, сбросил из окна тридцатого этажа? Мне приходилось слышать все эти варианты. Так какой из них, на твой взгляд, наиболее правдоподобен?

У нее перехватило дыхание. Ей хотелось ударить его, сказать что-нибудь колкое и ядовитое, и вот она добилась своего. Она не верила во все эти жуткие рассказы, не верила, что он вообще был когда-то женат. И теперь, узнав, что это правда и его жену звали Венеция, она поняла, что слухи эти небеспочвенны.

— Так это правда? — насилу вымолвила Ниема. В горле у нее пересохло. — Ты убил ее?

— Да, — коротко ответил он и откинулся на спинку кресла, увидев, что к ним возвращается официант.

Ниема шагала рядом с ним по цветущей лужайке. Она так и не смогла оправиться от шока — его признание произвело эффект разорвавшейся бомбы. Но она не решилась расспрашивать его — сначала ей мешало присутствие официанта, который принес заказ, разлил вино по бокалам, осведомился, не желают ли гости чего-нибудь еще, и только он удалился, как рядом «случайно» оказался Ронсар и остановился поболтать.

У Ниемы слова не шли с языка; она выдавила несколько фраз в ответ на расспросы Ронсара, но в горле у нее было сухо, как в пустыне, даже минеральная вода не помогала. С трудом проглотив ленч, она даже вспомнить не могла, каковы были на вкус блюда.

После ленча Джон натянул брюки на высохшие плавки и повел ее в сад. Жаркое солнце приятно согревало кожу, но сердце Ниемы сжимали холодные тиски. Легко быть наивной и верить в добро и справедливость. А что делать тому, кто, как она, познал и боль, и ужас, и горечь утраты? И как смог он пережить эту трагедию?

— Джон, прости, мне так жаль, — прошептала она.

Он взглянул на нее с немым изумлением. Возможно, ему кажется, что она должна чувствовать к нему отвращение и ненависть за то, что он сделал. Ниема постаралась подобрать подходящие слова.

— Я не хотела причинить тебе боль. Откровенно говоря, я не верила во все эти разговоры, иначе никогда не произнесла бы этого вслух.

— Причинить мне боль? — повторил он с совершенным безразличием. Она не могла угадать выражение его глаз, скрытых за темными стеклами очков, и ей захотелось сорвать их с него. — Правда есть правда. Тут уж ничего не попишешь.

Его рука, теплая и сильная, слегка сжимала ее пальцы, чтобы ей не было больно. Он и раньше обращался с ней исключительно бережно — даже в Иране, несмотря на всю ее явную антипатию и открытую враждебность по отношению к нему. Он спас ей жизнь и утешал ее, когда она оплакивала свою потерю.