Вынужденный брак - Герцик Татьяна

В понедельник, улучшив минутку, сообщил радостную весть Евгению. Тот сначала опешил, а потом с силой стукнул друга по плечу.

– Ну, силен мужик! Двойня, говоришь? Поздравляю!

Николай предупреждающе замахал руками.

– Но это между нами! Наташа сильно волнуется, боится родов. Так что звонить во все колокола будешь потом, когда всё свершится.

– А когда свершится?

– Через месяц. В августе. Надеюсь. – И, обеспокоенно перекрестясь, он ушел к себе, оставив Евгения завистливо смотреть ему вслед.

После стрельбы молотым перцем они с Ларисой почти не видели друг друга. Евгений принципиально не стал уезжать обратно, жена не возражала. А может, и возражала бы, если бы он ее хоть раз увидел. Знал, что она была дома, поскольку она спала теперь в комнате для гостей, бывшей комнате Юрия, но видеть ее бодрствующей ему не доводилось.

Он приходил с работы часов в восемь-девять, готовил себе еду, и к двенадцати часам уже спал, не в силах преодолеть усталость. Во сколько приходила Лариса, не знал, но подозревал, что после двух ночи. Утром вставал в семь часов, завтракал и уезжал на работу, когда она еще спала. Будить ее не решался, не зная, что припасено у нее на этот случай. В выходной сидел дома в одиночестве, пялясь в телевизор и скучая по старым добрым временам.

Но сегодня он решил непременно дождаться жены и рассказать ей сногсшибательную весть. Он не знал, в курсе ли она Колькиной женитьбы или нет, но известие о беременности Натальи Владимировны уж явно будет для нее новостью.

Придя домой с авоськой, полной еды, насторожился: в квартире кто-то был. Осторожно, на цыпочках, прокрался внутрь и остановился около ванной, где лилась вода и раздавалось чье-то довольное пение. Он прислушался. Похоже, пела Лариса. А может, ее сестра? Та иногда совершала к ним набеги, чтоб, как она выражалась, «отдохнуть в тишине и покое от своей беспокойной семейки».

Прошел на кухню, выгрузил продукты в холодильник, из вредности зажарил себе яичницу из пяти яиц, отломил от каравая пару толстенных кусков, заварил крепкого чаю, и принялся за скудный ужин, прислушиваясь к звукам в ванной.

Наконец вода литься перестала и из ванной показалась закутанная в длинный махровый халат Лариса с высоким полотенечным тюрбаном на голове. Брезгливо потянула носом и фыркнула:

– Ты что, яичницу ешь?

Евгений возмутился. Так же, как она, обойдясь без приветствия, отвернулся, не считая нужным отвечать на явную инсинуацию. Жена прошла на кухню, презрительно заглянула в стоящую на столе сковородку, из которой по-плебейски ел опальный муж, и царственно разрешила:

– Ты ешь, ешь, если нравится. Но учти – я тебя лечить не буду, когда ты начнешь мне на печень жаловаться.

Он высокомерно отринул ее предположение:

– Не стану! Я вылечился приличной понюшкой перца. Теперь ничем не болею.

Вместо того, чтобы смутиться, Лариса неприлично захихикала, чем повергла пострадавшего в настоящую ярость.

– А здорово получилось! Я такого потрясающего эффекта и не ожидала! Как ты чихал! Даже нос не то чтобы покраснел, он побагровел! – и, расхохотавшись, пошла в комнату.

Рассвирепевший Евгений кинулся за ней. Не ожидавшая нападения Лариса оказалась застигнутой врасплох. Он обхватил ее в медвежьи объятья и принялся яростно целовать, не обращая внимания на ее недовольные крики. Ларисе здорово мешал огромный банный халат, не дававший свободы движений. К тому же дурацкий тюрбан постоянно наползал на глаза, мешая смотреть.

Она резким движением сбросила его на пол, отчего отросшие до плеч волосы хлестнули Евгения по глазам. Это оказалось последней каплей, и он, зарычав, опрокинул ее на ковер.

В пылу борьбы, которая отнюдь не показалась Ларисе шуточной, пояс халата, укутывавшего ее, словно шуба, развязался, и она оказалась обнаженной и беспомощной. Это сильно смутило ее. Последние годы, прожитые в невольном воздержании, приучили ее к стыдливости, когда даже появление перед мужем в халате воспринималось ею своего рода грехом.

Она попыталась вывернуться, чтобы убежать, но он не дал. Его горячие руки вдруг стали нежными, ладони заскользили по ее прохладному телу и она внезапно почувствовала на себе уже забытую тяжесть мужского тела. Это было странно и приятно.

Когда всё кончилось, они посмотрели друг на друга виноватыми глазами и принялись хохотать. Всё им казалось смешным: и пушистый ковер, на котором они валялись, как несдержанные подростки, и махровый халат, сбившийся в ногах, и мокрые Ларисины волосы, свисающие по краям ее белого лба.