Полуночное танго - Калинина Наталья Дмитриевна

— Передохни, а я пока на стол соберу — время уже четверть второго. Господи, да я ведь еще курам сегодня не давала!

Захватив пустые ведра из-под картошки, баба Галя направилась к дому, тяжело переставляя обутые в высокие галоши ноги.

Оля втыкала вилы в податливую землю, полоска за полоской приближаясь к обсаженному крыжовником забору. В настоящий момент для нее главное — вскопать под картошку эту небольшую делянку, потом она придумает себе что-то другое. В конце концов, жизнь не что иное, как вечное стремление заполнить каким-то смыслом настоящее. Для того, чтобы не думать о прошлом.

Она разогнула приятно поламывавшую спину, вытерла пот рукавом пестрого свитера, который мать привезла ей из Парижа. Его крикливо-желтые полоски казались блеклыми в лучах весеннего солнца. Она присела на скамейку под грушей.

«Вещи, деньги — какая же это, в сущности, ерунда, — думала Оля. — А иные ведь в этом видят смысл жизни, спасение от пустоты. Кое-кто даже пытается пересчитать свое искусство на деньги… Но самое ценное не за деньги покупается. А за что тогда? За страдания? Терпение? Или за прощение?..»

Пока она не в силах ответить на этот вопрос. Она потом ответит. Чуть-чуть соберется с мыслями и ответит. Ей очень нужно найти ответ на этот вопрос.

— Гляди, как бы сквозняком не прохватило, — предупредила вышедшая на крыльцо баба Галя. — Обедать ступай, а я прилягу. В груди нехорошо.

Оля послушно поднялась со скамейки, вымыла лицо и руки под рукомойником возле веранды, нехотя вошла в дом.

А может, самое ценное на свете покой? Ну да, наплевать на все, думать только о себе, беречь себя. И никогда не поддаваться угрызениям совести и чувству вины перед кем-то. Словом, дышать носом и поливать по утрам фикус, как выражается Валерка. Только и он, кажется, далек от того, чтобы следовать этим рекомендациям.

* * *

Врач «скорой помощи», обстоятельный старик с большими красными руками, хотел забрать бабу Галю в больницу, но она решительно отказалась:

— Сам посуди, доктор, — куда ж я от своего хозяйства? Виноград еще не подвязан, картошку сажать не кончили.

— Ну, как знаешь, бабка. Ноги протянешь — не пеняй на медицину. А ты, внучка, — обратился он к Оле, — приглядывай, чтоб она лекарства вовремя принимала. И уж раз-другой танцульки свои пропусти. Плохо станет — звони нам. Ну, бабка, смотри мне, не дури.

Прихватив свой чемоданчик, он скрылся за дверью.

— Как тут не встать, — кряхтела баба Галя. — Поросенок не кормлен, куры, ежели им на ночь не дать, разбредутся по чужим дворам, да и картошка, которая на еду, не перебрана — так и гонит в рост. Сбегай, что ли, к Сашке, перекажи, чтоб зашел. — Баба Галя вздохнула. — Да нет, не надо. Райка после всем хвалиться будет, будто они за больной матерью ходят.

— Вы скажите, где что лежит, и я все сделаю, — вызвалась Оля.

— Еще тебе домашних делов не хватало!

— Может, сейчас именно их мне и не хватает.

Баба Галя зорко посмотрела на Олю из-под низко повязанного платка.

— Ладно, похозяйничай, коли просишь. Отруби для поросенка в мешке за печкой, зерно для кур в выварке на веранде. Курник, как стемнеет, на крючок накинь, чтоб коты ночью не шастали.

Оля до самого темна носилась по хозяйству. Потом спустилась в подвал, перебрала картошку, смыла соленья. С непривычки работа не спорилась: пшеницу просыпала, не донеся до курятника, и на нее тут же набросились невесть откуда взявшиеся вороны; голодный поросенок тыкался грязным пятачком в ведро и, когда она поставила его на землю, влез в него передними копытами и разлил теплые помои в грязь.

«Видел бы меня Илья, — думала Оля, обламывая в полумраке холодного подвала ростки картошки. — Небось сейчас у меня более человечный вид, чем когда я кричала на него и топала ногами. Как низко может пасть человек…»

«Моя любимая, моя любимая…» И светлей становилось в темном подвале, пламя свечи, казалось, колыхалось, в такт ударам ее не желающего смириться с потерей сердца.

Вечером баба Галя, несмотря на протесты Оли, расшуровала печку, вскипятила чайник. Ужинали в полной тишине, не нарушаемой даже телевизором. Баба Галя несколько раз подходила к окну, прислушивалась к шуму ветра, деловито хозяйничавшего в саду.

— Кажись, в калитку кто-то стучится, — время от времени повторяла она.