Жемчужная луна - Стоун Кэтрин

– Совершенно нет.

– Тогда уйдем отсюда?

– Уйдем?

– Пожалуйста, Джулиана, идем со мной.

На Гарден-роуд их встретили порывы холодного зимнего ветра. Но ветер не мог остановить Гарретта – наоборот, он был признаком того, что они наконец оказались одни, им никто не мог помешать.

Идущий на Пик трамвай был почти пуст, и несколько заядлых туристов, приехавших в Гонконг в погоне за летом, предпочли остаться в теплом помещении Башни на Пике. Прогулочная тропа целиком принадлежала Гарретту и Джулиане.

Джулиана была здесь несчетное количество раз. Она проводила бесчисленные часы, стоя точно на том месте, где нашел ее Гарретт, ожидая его в серебристом свете луны.

Джулиана отлично знала, где она стояла в тот самый миг, когда изменилась вся ее жизнь. Но не она, а Гарретт замедлил шаги, вспомнив все после этих долгих лет.

Его темно-зеленые глаза осветились радостью, как в тот апрельский вечер, и он тихо сказал, как тогда:

– Меня зовут Гарретт.

И она прошептала в ответ, как тогда:

– Меня зовут Джулиана.

И свершилось чудо – она снова оказалась там. Снова наступила та давно прошедшая ночь, она снова переживала все ее радости, все чувства проснулись в ней: это была судьба, судьба, направлявшая все ее шаги и действия за восемнадцать лет к одной цели – к тому, чтобы привести ее в эту лунную ночь на это место, к нему.

Джулиане стало вдруг тепло, словно это не был холодный зимний день, и даже цвет неба изменился – с угрожающего серого на сияющий серебристый… ей захотелось, чтобы этот волшебный миг не кончался никогда, чтобы она навсегда осталась тут, залитая мягким свечением серебристой луны и его зеленых глаз.

Ее молитвы были услышаны: Гарретт помнил об их любви, их клятвах и чуде, которое произошло с ними.

Что-то резко хлестнуло ее по лицу; порыв холодного зимнего ветра, а вместе с ним и сбившаяся на лицо серебристо-черная прядь напомнили ей о суровой реальности: сейчас декабрь, а не апрель, просвистел ей ветер. Сейчас – это сейчас, а не тогда. И никакой серебристой луны, только серебро твоих волос; нет никакого чуда, есть только твои тайны, которые он не знает, и тебе придется раскрыть их ему.

– Ах, Гарретт, – прошептала она, – случилось столько всего, о чем ты не знаешь…

– Тогда расскажи мне, Джулиана. Расскажи мне обо всем.

Он шагнул к ней, и ей показалось, что в следующий миг его руки сомкнутся вокруг нее, укроют ее от сурового ветра, пока она расскажет ему суровую правду.

О, как ей хотелось, чтобы он обнял ее сейчас! Как нужны были его объятия!

Но она умрет, когда он разожмет их. О, как холодно ей будет тогда, когда он лишит ее своего тепла, узнав правду.

И Джулиана отвернулась от него, чтобы рассказать ледяному ветру о том, что наверняка перечеркнет любые, даже самые лучшие воспоминания. Начала она с самой первой своей лжи: она вовсе не была богатой наследницей, чьи родители погибли во время крушения яхты. Она была дочерью моря, сиротой, обреченной на нищету. Она рассказала о своих настоящих отношениях с Вивьен, с которой ее связывали только сердечные, а не родственные узы, а потом рассказала о судьбе завещания Вивьен… и о Майлсе Бартоне, человеке, купившем ее тело и душу.

Джулиана шептала свои слова ветру, а он сурово бросал их в лицо Гарретту. Закончив говорить, она услышала только свист ветра; казалось, он плакал, завывал столь громко, что она не услышит удаляющихся шагов, когда Гарретт с отвращением покинет место, где их околдовала любовь.

Джулиана была совершенно уверена, что он ушел, и она уже хотела повернуться, чтобы увидеть, как он уходит, взглянуть на него в последний раз.

Но вдруг она услышала его голос:

– Но ведь ты пыталась позвонить мне, Джулиана? И мои родители отказали тебе в разговоре со мной?

– Нет, Гарретт, я не звонила тебе. Ты же знаешь, что я считала нашу любовь запретной, опасной для всех нас.

– Но… Джулиана…

Теперь она слышала в его голосе только холод, такой же жестокий и убийственный, как холод ветра.

– Извини! Я знаю, что я сделала… чем я стала…

– Чем ты стала?

– Я продала свое тело. Я стала прост…

– Ты стала настоящей матерью, Джулиана! Взгляни на меня!

И снова в его голосе слышались только теплые нотки; когда она повернулась к нему, движимая одной лишь надеждой, то встретила печальный и нежный взгляд его темно-зеленых глаз.

– Ты спасла жизнь нашего ребенка, Джулиана. Ты сделала это ради нее, ради нашей дочери. Во всем виноват только я. Я виноват в том, что тебе пришлось перенести… это.